Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока
Результат этого дела известен: Эдуард Донон был оправдан, а Руселе осужден на вечную каторгу.
Два года спустя я случайно встретил Донона. Он казался встревоженным и грустным; он сказал: «Я иду за доктором». — «Для себя?» — спросил я. «Нет, для моей маленькой дочери», — ответил он.
Я указал ему, где живет доктор, и потом по его приглашению отправился к нему. И что же я увидел? Горничную его отца. Он стал жить с ней с того самого дня, как его выпустили из тюрьмы. Едва он вошел, как она, не обращая никакого внимания на постороннего, принялась его бранить. Эдуард, ничего не отвечая, взял из колыбели ребенка. Девочка была прелесть как хороша. Потом, положив ее обратно в постельку, он тихо сказал: «Дорогая моя крошка!.. Единственное утешение всех моих горестей…»
Больше я не встречал несчастного Эдуарда, но я унес с собой твердое убеждение, что тот, кто был таким нежным отцом, не мог быть дурным сыном.
Взгляд в прошлоеСемнадцатого сентября 1844 года амнистия открыла мне двери Консьержери.
«Возьмите и меня! Возьмите и меня!» — просили в один голос несчастные, которых я оставлял.
Впоследствии я увидел, что самой лучшей мерой для предупреждения преступлений была та, которую правительство приняло, отправляя преступников в Кайенну[31] и очищая от них Париж.
Кроме того, улучшения, произведенные в самом городе и уничтожение всевозможных притонов разврата в предместьях — все это благотворно отразилось на очищении столицы в нравственном отношении.
Часть третья
Я много слышал о Видоке, но никогда его не видел — теперь мне это удалось. Он был ростом несколько выше среднего, с седыми волосами и грубыми, но подвижными чертами лица. Внимание привлекал соколиный взгляд знаменитого сыщика, а многочисленные шрамы свидетельствовали о том, что он неоднократно участвовал в опасных схватках с преступниками. Таков был Видок в свои восемьдесят лет.
Мой доктор лечил его на протяжении тридцати лет и за все это время не получил ни су. Апатичный но натуре, Видок заболевал, если с ним случалась какая-нибудь неприятность или он, к примеру, терял деньги. Но едва на горизонте появлялось какое-нибудь дело, он совершенно преображался и, словно лев, бросался в бой; затронув самолюбие этого удивительного человека, его уже ничем нельзя было остановить.
Чего он только не предпринимал, чтобы сделать себе состояние! Мануфактурный промышленник в Венселе, маклер в Париже, игрок на бирже, он давал советы обокраденным купцам, обманутым мужьям, готовый на все, лишь бы ему хорошо платили.
В период революции, когда временное правительство имело свою полицию, Ламартин, его фактический глава, очень дорожил Видоком, да и тогдашние дипломатические круги не пренебрегали его услугами. Прибавим, что этот человек, постигший в совершенстве искусство грима, мог также изобразить чьи угодно манеры, и не один иностранец обманулся, принимая его за посла. Что же делал Видок, выходя из какого-нибудь изящного салона? Он преспокойно отправлялся к хорошенькой содержательнице трактира и упивался дешевым вином.
Он также обожал актрис, и многие из них отвечали ему взаимностью; хотя великий сыщик и не отличался великодушием, но в ответ на получаемый от пассии портрет вручал ей собственноручно составленное завещание, согласно которому делал своей наследницей, а поскольку было известно, что он имеет средства, то этот маневр всегда ему удавался. К тому же Видок был старым холостяком и большим болтуном: любил, когда слушали его рассказы о совершенных им подвигах.
Тем не менее, принося действительную пользу обществу, Видок слишком хорошо знал свет и был уверен, что прошлое несмываемым пятном легло на всю его дальнейшую жизнь. И потому многие, используя его талант, в то же время не считали за грех его обманывать, прекрасно зная, как отнесутся в суде к жалобе Видока. Обмануть сыщика считалось ловкостью, и это понятно: будучи постоянно настороже в сношениях с мошенниками, Видок становился удивительно доверчив с добропорядочными гражданами, и не раз приходилось ему раскаиваться в своей вере в людскую честность. Он горько жаловался на администрацию полиции, всегда в отношении к нему неблагодарную, и, не стесняясь, говорил о ее злоупотреблениях.
Недовольный судебной системой и поражением во многих своих процессах, Видок продал недвижимое имущество, обратив его в капитал, чтобы избежать штрафов, которыми ему постоянно угрожали.
Надо заметить, что Видок жил тогда на улице Попинкур и звался господином Буржуа. Он оставил себе только мебель и коллекцию картин, стоившую ему порядочных денег, несмотря на то что большую ее часть составляли современные портреты. Комнаты его дома представляли собой нечто вроде лавки антиквара: рядом с глиняной посудой и старинными комодами стояли орудия пыток и воровские инструменты, маленькая, готовая к работе гильотина и древнее оружие. Но самыми странными на вид в этом скопище предметов были тринадцать стенных часов с боем различного устройства, чьим перезвоном Видок, подобно Карлу V, любил забавляться, когда механизмы начинали отбивать часы одновременно.
В собственных мемуарах Видок подробно рассказал о главных эпизодах своей жизни. Он был сыном пекаря из Арраса, и в то время, когда по воле Жозефа Лебона, комиссара от Конвента, этот город заливали реки крови ни в чем не повинных жителей, лишь показавшихся ему подозрительными, юноша спасся благодаря тому, что женился на беременной любовнице свирепого проконсула. Впоследствии праздность и революционные беспорядки, царившие в округе, привели к тому, что молодой человек покинул свою жену и, ударившись во все тяжкие, дошел до галер.
При содействии своей любовницы Франсины и благодаря неустрашимости и ловкости Видок сумел бежать из тюрьмы и в свою очередь сделался грозой злодеев, получив при Людовике Филиппе место начальника особой бригады полиции Парижа, несмотря на свое преступное прошлое.
Выполняя эти непростые обязанности, Видок однажды вынужден был арестовать своего лучшего друга. Но пусть он сам расскажет эту историю.
«С самого детства я был дружен с одним своим земляком, который впоследствии стал негоциантом и каждый раз, приезжая по своим делам в Париж, приходил ко мне в префектуру; оттуда мы отправлялись обедать в один популярный в то время ресторан. Однажды, когда мы находились в этом ресторане и говорили о важной услуге, оказанной мне этим человеком, меня вызвали в вестибюль, и я прочел записку из префектуры следующего содержания: «Немедленно арестуйте того, с кем вы обедаете. Это очень опасный вор».
