Элен Макклой - Шаг в четвертое измерение
Теперь я припоминал слова Шарпантье о нем: всякий раз после очередной попытки убежать Джонни возвращался «другим». Несомненно, сегодня он был не тем, прежним, — немного другим: ребенок, который благодаря стараниям колдунов высох и постарел. Иногда в его глазах я видел отблески человеческой души, стремящейся вырваться из отчаянной загнанности, пообщаться с другими, что так характерно для глухонемых. Сегодня утром мне показалось, что человеческая душа глядит на меня через глаза мальчика, похожие на зарешеченные окна тюремной камеры. Несколько раз мне приходилось наблюдать в клинике в Америке взгляд взрослого человека у малолетнего преступника — смелый, холодный, безжалостный, рассудочный, — но я никогда этого не видел у такого юного мальчика, как Джонни.
— Капитан Уиллинг хочет задать тебе несколько вопросов, Джонни, — сказал Несс. — Надеюсь, ты с ним будешь более откровенным, чем со мной.
Глаза Джонни вспыхнули. Он продолжал молчать. Манеры Уиллинга напоминали мне подготовительную работу хирурга, приступающего к сложной операции.
— Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше?
— Хорошо.
Он надулся, был почти грубым. Неужели это тот самый мальчик, который так дико рыдал? Я начал отдавать себе отчет в том, что вчерашний нервный срыв произошел из-за физического истощения. Это не был психический криз.
— Прежде всего хочу тебе кое-что сообщить, — продолжал Уиллинг. — Уго Блейн умер. Его убили.
— Тот человек, который написал эту книгу? — хрипло спросил Джонни. — Ну книгу, в которой говорится, что справедливость — это ложь?
— «Иллюзия справедливости»? Да, это одна из его книг. Ты знал, что он живет у озера?
— Да. Я был там однажды. С неделю назад.
— Что тебя туда привело?
— Просто хотел посмотреть, что там, — за узким проходом в горах. Он в это время стоял на лугу. Он заорал на меня и потребовал, чтобы я немедленно убирался. Он очень рассердился, когда я его не послушался. Тогда он начал хвастаться передо мной, как он знаменит. Он сказал, что написал несколько книг и что его зовут Уго Блейн. Когда я вернулся домой, то поискал его книги на полках в кабинете и нашел вот эту.
— После этого ты еще к нему приходил?
— Нет. Я был там только раз.
Уиллинг тихо сказал:
— Нет, это неправда, Джонни. Ты уронил листок из тетради по арифметике в коридоре коттеджа Блейна. Это был тот самый листок, на котором ты что-то чертил, когда мистер Данбар позавчера разговаривал с тобой. Ты ведь не мог обронить его неделю назад?
Бледные щеки Джонни чуть покраснели, но это теперь ему не шло. Теперь лицо его казалось лихорадочно воспаленным, словно он слишком долго подставлял его жаркому огню. Его глаза заблестели.
— Хорошо. Да, я вернулся. Я хотел расспросить его о книге.
— Что он тебе сказал?
— Ничего. Ничего особенного. Просто мы разговаривали. Это все.
— Он не кричал на тебя, не требовал, чтобы ты убирался, как в первый раз?
— Да, но только в конце. Потому что я откровенно сказал ему, что о нем думаю.
— Ну и что ты о нем думаешь?
— Он — нечестный человек. Он написал хорошую книгу. Но он не дорос до идей, выраженных в ней. Он писал, что нужно быть смелым и сильным. Но сам не отличался смелостью. Он был трусом.
— Трусом? Как это понять?
— Он просто… был трусом. Это все. Он боялся.
— Чего?
— Всего. Он был… обманщиком. Вся его книга — это ложь.
Вдруг Джонни завизжал:
— Вся она набита ложью! Когда он ее писал, то не верил ни одному своему слову!
Уиллинг попытался подойти к нему с другой стороны.
— Когда вчера на болоте ты оказался в подземелье, ты это сделал намеренно?
— Да, — сказал Джонни упавшим голосом.
— Почему?
— Не люблю, когда за мной следят.
— Ты знал с самого начала, что за тобой следят?
— Нет, мне это стало ясно, когда я увидел мистера… Данбара на болоте. Я боялся, что он мне помешает. Ведь это он привел меня домой накануне.
— Ты собирался отправиться к коттеджу Блейна?
— Нет.
— Куда же?
— Ну… куда угодно… куда глаза глядят…
— Ты вылез из запертой комнаты до завтрака, чтобы отправиться, куда глаза глядят?
— Мне не нравится, когда меня запирают.
— Но почему тогда ты пошел к болоту?
— Мне так хотелось.
— И когда в твоем подземелье очутился месье Шарпантье?
— Не понимаю, о чем вы говорите. Я его не видел.
— Шарпантье, оставив на болоте твою кузину и мистера Данбара, пошел за тобой, но ты исчез в доме пиктов.
— В каком доме пиктов?
— Так называется твое укрытие. Сегодня ночью мы тебя там обнаружили, и у нас есть доказательства, что Шарпантье был там убит. Что произошло потом?
— Не знаю. Я ничего не видел. Там было темно.
Голос Джонни становился все громче, пронзительнее, теперь он был похож на спираль, которая, разворачиваясь, действует не только на нервы самому Джонни, но и на всех присутствующих.
— Я не помню. Отвяжитесь от меня! Я же говорю вам, я ни черта там не видел!
Кто-то за дверью услыхал его вопль. Она растворилась. На пороге стояла Франсес Стоктон. Ее черные глаза блестели, а лицо стало пепельно-белым.
— Вы заходите слишком далеко, лорд Несс. Джонни плохо себя чувствует. Достаточно одного взгляда, чтобы в этом убедиться. Я не могу позволить вам продолжать этот допрос.
Мы встали со своих мест, а Джонни весь сжался в кресле. Он неотрывно глядел на свою приемную мать с той странной враждебностью в глазах, которую я заметил у него еще прежде.
— Мне очень жаль, миссис Стоктон, — спокойно ответил лорд Несс. — Но убиты два человека. Один из них — ваш друг, Морис Шарпантье.
— На каком основании Джонни должен рассказывать вам о том, что он видел или слышал? Предположим, убийца пригрозил ему, пообещал убить его, если он что-нибудь расскажет!
Снова ее контральто задрожало. Джонни по-прежнему хранил молчание, глядя на нее холодными, почти циничными глазами.
— Франсес! — воскликнул Стоктон, войдя в кабинет следом за ней. — Ты не имеешь права сейчас вмешиваться. Это дело зашло слишком далеко и касается не только нас.
Повернувшись вполоборота к Стоктону, она метнула в него яростный взгляд. Потом ее веки опустились.
— Вы никогда не понимали Джонни, — сказала она с горечью в голосе. — Вы никогда его не любили. Любовь и понимание чужды вам, вашей натуре. Чтобы понять это, достаточно прочитать ваши книги.
Если бы она внезапно сняла с себя одежду и предстала перед нами обнаженной, то вряд ли такая картина была бы более невероятной и неприличной. И все же, как и многие неприличности, ее выходка показалась мне вполне естественной. За последние несколько дней ей пришлось столько перенести. Такого напряжения, конечно, не могла выдержать никакая другая женщина.
