Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— Клеман! Клеман!
Соврези не открывал глаз, и она, решив, что он спит, неслышно, стараясь не дышать, на цыпочках выскользну ла из комнаты.
«А, подлая! — подумал Соврези. — Пошла на свидание к любовнику».
И одновременно с желанием отомстить, все настойчивей, все упорнее его мозг сверлила мысль о необходимости забрать записку.
«Чтобы меня не заметили, — решил Соврези, — до спальни можно будет добраться через сад, а потом по черной лестнице. Она уверена, что я сплю, а до ее прихода я успею вернуться и лечь»…
И, ничуть не задумываясь, не слишком ли он слаб для такого предприятия и не опасно ли ему выходить на холод, Соврези встал с кровати, надел халат, висящий на стуле, сунул босые ноги в туфли и направился к двери, говоря себе: «Если они увидят меня, притворюсь, будто у меня снова бред».
Света в вестибюле не было, и Соврези долго не мог открыть дверь. Наконец ему удалось справиться с засовом, и он спустился в сад.
Уже выпал снег, было морозно. В обледеневших ветвях деревьев заунывно выл ветер. Все окна в доме были темны, кроме одного — комнаты графа де Тремореля; там горели камин и лампа без абажура. На тонких муслиновых занавесках вырисовывалась четкая тень Эктора. Он стоял у самого окна.
Соврези совершенно автоматически остановился, чтобы взглянуть на человека, который жил здесь, как у себя дома, и отблагодарил за братское гостеприимство тем, что принес в этот дом бесчестье, отчаяние, смерть. Какие мысли владеют человеком, стоящим у окна и глядящим в темноту? Может быть, он думает о том, как подло обошелся с другом?
Внезапно Треморель вздрогнул и повернулся, словно услышал неожиданный шум. Соврези понял, в чем дело. Через секунду на занавеске появилась вторая тень — тень женщины, Берты.
А он вопреки всему еще пытался сомневаться! Вот оно, новое доказательство, хоть он его и не искал.
Что же привело ее в эту комнату в такой час?
Берта что-то возбужденно говорила. Соврези казалось, что он слышит ее звучный глубокий голос, то вибрирующий, как струна, то ласковый и обволакивающий, от которого прежде все в нем вздрагивало. Он представил себе ее несказанно прекрасные глаза, имевшие неограниченную власть над его сердцем, о которых он думал, будто знает все оттенки их выражения.
Зачем она пришла туда?
Никаких сомнений, Берта о чем-то просит Эктора, он ей отказывает, она не отступается. Да, упрашивает. Соврези понял это по жестикуляции Берты, которую повторял черный силуэт на муслиновой гардине, словно на экране из промасленной бумаги в китайском театре теней. О, Соврези прекрасно знаком прелестный умоляющий жест, который она делала, когда хотела чего-то добиться. Она поднимала сложенные руки ко лбу, склоняла голову, полузакрыв глаза, чтобы они еще больше заблестели, и какой сладостной, томительной неги был исполнен ее голос, когда она произносила: «Милый, добрый Клеман, ты ведь сам этого хочешь, правда? Ну скажи, что ты сам этого хочешь…» А теперь этот пленительный жест, этот взгляд, этот умоляющий голос обращены к другому.
Чтобы не упасть, Соврези прислонился к дереву.
Очевидно, Эктор отказывался сделать то, что просила Берта. И теперь она, с недовольным видом наклонив голову, сердито трясла указательным пальцем правой руки. Казалось, она повторяла: «Видишь, ты не хочешь, не хочешь!» И тем не менее снова принималась упрашивать.
«Он способен противиться ее просьбам, — думал Соврези, — а у меня никогда не хватало на это духу. Способен не потерять голову, сохранять хладнокровие, когда она смотрит на него. А я никогда не говорил ей «нет», да что там, я не ждал, пока она попросит меня. Я жизнь посвятил тому, чтобы угадывать ее малейшие желания и предупреждать их. Может, потому я и потерял ее?»
Эктор упорствовал, и Берта, видимо, стала раздражаться, пришла в ярость. Она отступила назад и, вытянув руки, выставив грудь вперед, угрожала. Наконец Эктор сдался и кивнул — да. И тогда она бросилась к нему, и две тени слились в одну в долгом объятии.
Соврези не смог сдержать отчаянного вопля, который заглушили завывания ветра.
Ему нужны были доказательства — теперь он их получил. Увидел ясную, очевидную, неоспоримую правду. Теперь ему остается только найти способ отомстить — жестоко, безжалостно.
Берта и Эктор мирно беседовали: она склонилась ему на грудь, он время от времени целовал ее прекрасные волосы.
Соврези понял, что она сейчас спустится, так что нечего и думать о поисках записки, и поспешно возвратился в дом, но, потрясенный увиденным, позабыл запереть садовую дверь на засов. Войдя к себе в комнату, он обнаружил, что на туфлях у него снег и вообще они насквозь промокли. Тогда он поспешно засунул их глубоко под кровать, лег и притворился спящим.
Он едва успел: буквально в ту же минуту вернулась Берта. Она подошла к мужу, но, видя, что тот спит, села у камина и взялась за вязанье. Не успела она провязать и десятка петель, как появился Эктор. Он забыл взять газету и теперь пришел за нею. Вид у него был озабоченный.
— Графиня, вы не выходили вечером из дома? — спросил он полушепотом, каким люди невольно начинают разговаривать в комнате больного.
— Нет.
— А слуги спят?
— Думаю, да. Но почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что, после того как я поднялся к себе с полчаса назад, кто-то выходил в сад и снова вошел в дом.
Берта бросила на Тремореля встревоженный взгляд.
— Вы уверены?
— Совершенно. На дворе снег, и этот человек принес его на подошвах. Снег в вестибюле растаял…
Не дослушав, Берта схватила лампу.
— Идемте, — сказала она.
Треморель не ошибся. Кое-где на черных плитах пола ясно выделялись небольшие лужицы.
— Может, эти лужи здесь давно? — предположила Берта.
— Нет, они недавние. Видите — вон там снег еще не растаял.
— Кто-нибудь из слуг? Эктор пошел проверить дверь.
— Не думаю. Слуга задвинул бы засов, а он, как видите, не закрыт. Сегодня вечером двери запирал я и прекрасно помню, что засов задвигал.
— Странно.
— А главное, обратите внимание, что мокрые следы доходят только до двери гостиной.
Берта и Эктор испуганно смолкли и встревоженно уставились друг на друга. Им обоим пришла одна и та же страшная мысль: «А вдруг это он?»
Но зачем ему было выходить в сад? Не шпионить же за ними. Про окно они даже не подумали.
— Нет, это не может быть Клеман, — произнесла наконец Берта. — Когда я выходила, он спал и по сю пору спокойно спит.
Свесившись с кровати, Соврези слушал разговор этих людей, ставших его заклятыми врагами. Он проклинал свою неосторожность, хотя и понимал, что не создан для всяких коварных ухищрений.
