Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!
Вспомнив о том, как перед отъездом сказала Годфри, что кое-кому придется во время моего отсутствия заботиться о Казанове, я улыбнулась своему отражению в окне вагона.
– Что? Неужели ты не можешь… – начал он.
– Продать попугая? Боюсь, у меня уже нет на это времени.
– Я нисколько не сомневаюсь, что…
– Подходящих друзей у меня тоже нет, Годфри. – Заметив, как он вздрогнул, когда я, сладко улыбнувшись, назвала его по имени, я вздохнула и продолжила: – Так что теперь за попугая отвечаешь ты. Нисколько не сомневаюсь, он скрасит твое одиночество.
Годфри застонал.
– Чтобы хоть как-то отучить его от нелицеприятных выражений, я стала зубрить с ним алфавит, – деловито продолжала я. – По три буквы за каждое занятие. Мы сейчас как раз проходим буквы «джей», «кей» и «эл».
– Ну еще бы, совсем как в имени Джекил. Сжалься, Нелл! Смотри, вернувшись, ты обнаружишь, что я в обществе несносного Казановы превратился в жуткого Хайда[35].
– Ну что мне на это сказать? Меня ждут опасности в чужом краю, а тебе предстоит с ними столкнуться дома.
На этой ноте мы закончили обсуждение дальнейшей судьбы Казановы. Надо сказать, я недолго рисовала в своем воображении картину того, как попугай, присутствие которого наверняка добавит красок в холостяцкую жизнь Годфри, обживается в конторе адвоката. Мои мысли были заняты совершенно другим: я мчалась через всю Европу на зов Ирен.
Хотя Рейн потряс меня своей красотой, я практически не обращала внимания на проносившиеся мимо меня живописные сельские пейзажи. Мне не давали покоя тревожные мысли. При пересадках, не желая попусту тратить время, я ни разу не остановилась на ночлег в гостинице. Я спала в поездах, и меня, словно ребенка погремушкой, убаюкивало перестуком колес. Я представляла, как Ирен ехала той же дорогой и писала мне письма; воображала, как она смотрела в окно и видела то же, что и я: поросшие лесами склоны и развалины замков, башни которых, словно пальцы, вздымались в небо на вершинах холмов и посреди чащ.
Однако ничто не могло меня заставить забыть о цели моего путешествия, даже общий вагон поезда Нюрнберг – Прага. В этом вагоне, кроме меня, набилось еще шестнадцать человек, окутанных букетом слишком знакомых и при этом не очень приятных запахов.
Прага встретила меня сутолокой остроконечных крыш, средневековых башен и старинных зданий, вытянувшихся вдоль реки, которая называлась Влтава. Мостами, связывающими берега реки, город чем-то напоминал Венецию. Главной же его достопримечательностью был замок, возвышающийся над городом, словно слива над рождественским пудингом. Нисколько не сомневаюсь, что это гигантское строение в барочном стиле является одним из самых больших дворцов в Европе. Я буквально разинула рот при мысли, что моя подруга лично знакома с человеком, который в один прекрасный день будет править отсюда своим королевством, пусть даже и крошечным.
Взяв себя в руки, я решила не отвлекаться и заняться делом – поисками Ирен. Еще в поезде я начала расспрашивать попутчиков о национальном оперном театре, прямо там узнав, что он находится неподалеку от Карлова моста. Сдав на вокзале багаж в камеру хранения, я отправилась пешком исследовать центр города.
Языковой барьер препятствием для меня не являлся. Вместо того чтобы расспрашивать дорогу, я просто пошла вдоль по набережной. Извилистые средневековые улочки выглядели очень соблазнительно, так и маня меня свернуть на них, однако я не поддалась соблазну. Вскоре я увидела величественное здание, на фронтоне которого вилась длинная надпись практически из одних согласных. Напустив на себя уверенный вид, я вошла внутрь, оказавшись в темном пустом вестибюле.
Никто не бросился мне навстречу, никто не попытался меня остановить. Поднявшись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, я толкнула золоченую дверь. Зал оперного театра предстал передо мной во всем своем великолепии, как будто сняли крышку с коробки дорогих французских шоколадных конфет. Повсюду сверкала позолота. Я увидела ряды обитых красным бархатом кресел, занавес и кучку людей, сидевших в переднем ряду у самой сцены.
А на самой едва освещенной сцене я разглядела крошечные, напоминавшие марионетки фигурки. Я двинулась вниз под уклон по проходу между рядами, слушая, как немелодично распеваются исполнители, забирая то слишком высоко, то наоборот – чересчур низко. Пели они в основном на булькающем чешском, которого я уже успела наслушаться в вагоне поезда. Время от времени один из мужчин, сидевших в первом ряду, начинал что-то втолковывать актерам повелительным тоном и в его речи проскакивали английские слова. Одна из женщин на сцене отвечала ему по-английски… Ирен!
Вне себя от радости, что моя подруга в добром здравии и пока не лишилась работы, я, позабыв о всякой осторожности, бросилась к сцене. Один за другим актеры начали поворачиваться, чтобы взглянуть на меня.
Ирен повернулась ко мне последней. Она был точно такой же, как прежде, но в то же время совсем другой. Сложность прически моей подруги наводила на мысль о том, что у нее есть служанка, а наряд свидетельствовал о богатстве. Сразу было видно, что теперь Ирен не нужно каждый вечер перешивать кружева и ленты на платьях, пытаясь придумать что-нибудь новенькое. Когда Ирен меня увидела, ее лицо озарилось знакомой улыбкой. Моя подруга шагнула к выключенным огням рампы и, невзирая на оркестровую яму, разделявшую нас, протянула ко мне руки.
– Милая Нелл, как чудесно с твоей стороны, что ты приехала, – улыбаясь, промолвила Ирен с таким видом, будто я заглянула к ней с соседней улицы, а не примчалась с другого конца Европы.
Мне показалось, что мое появление ее нисколько не удивило.
Глава восемнадцатая
Прага и яд
Я обвела взглядом роскошные покои моей подруги:
– Мне кажется, не совсем уместно…
– Уместно! Уместность – чисто английское понятие. Уже год, как я ни разу не слышала об уместности! – Рассмеявшись, Ирен положила ноги на шезлонг, обитый расшитой золотом парчой.
Я уставилась на ее домашние туфли из тонкого атласа. Они явно стоили не меньше десяти фунтов.
– Шестьсот пятьдесят крейцеров, – уточнила Ирен, заметив, как я изучаю ее изящную обувь.
Интерьер оперного театра бледнел по сравнению с обстановкой в ее покоях. Я кидала смущенный взгляд то на нимф и нагих джентльменов, изображенных на потолочном плафоне, то на резных херувимов, то на золоченую лепнину.
Напротив окон у стены стоял покрытый кружевом туалетный столик с зеркалом, который венчала целая батарея хрустальных склянок с разноцветными жидкостями.
