Агата Кристи - Горе невинным
Мужчина в инвалидной коляске смотрел, как тщательно она подбирала опавшие лепестки, и криво усмехался.
– Опять хлопочешь, – сказал он. – Каждому свое место, и все на своих местах.
Эти слова, сопровождавшиеся раздраженным смехом, не смутили, однако, Мэри Дюрант.
– Люблю аккуратность, – согласилась она. – Знаешь, Фил, чувствуешь себя скверно, если дом напоминает свинарник.
– Что ж, во всяком случае, я беспорядка не делаю, – произнес с горечью муж.
Вскоре после свадьбы Филипа Дюранта парализовало. Для Мэри, которая его обожала, он стал и ребенком и мужем одновременно. Ее властная любовь временами приводила его в замешательство. Жена никак не хотела понять, что неуемная заботливость иногда довольно сильно утомляет мужа.
Он торопливо заговорил, видимо, боялся, как бы она опять не принялась охать и сочувствовать.
– Должен сказать, что новости, которые сообщил твой отец, требуют разъяснения! Столько времени пролетело! Как тут не нервничать?
– Я едва поняла, о чем идет речь… Это так неправдоподобно. Сперва я просто не поверила. Если бы такое сказала Хестер, а не отец, я бы приписала все ее необузданному воображению. Ты ведь знаешь, что представляет собой Хестер.
Лицо Филипа смягчилось. Он с нежностью произнес:
– Неистовое, страстное существо, ищущее всю жизнь невзгоды и умеющее их находить.
Мэри пропустила мимо ушей это замечание. Характеры других людей не интересовали ее.
– Наверное, это все-таки правда? – продолжала она. – Ты не думаешь, что этот человек просто дал волю своей фантазии?
– Рассеянный ученый? Хорошо бы, если так, – проговорил Филип, – но, кажется, и Эндрю Маршалл отнесся к вопросу довольно серьезно. А «Маршалл, Маршалл и Маршалл» весьма солидная адвокатская фирма, да будет тебе известно.
– Что же все это означает, Фил? – спросила, насупившись, Мэри Дюрант.
– Это значит, – ответил Филип, – что Джако будет полностью реабилитирован, если власти сочтут дело доказанным. А о другом, полагаю, и речь не идет.
– О, как хорошо, – вздохнула Мэри, – как славно.
Филип Дюрант снова рассмеялся горьким, язвительным смехом.
– Полли! – сказал он. – Ты уморишь меня.
Муж иногда называл ее Полли. Это имя абсолютно не соответствовало ее величественной внешности. Она с удивлением поглядела на Филипа:
– Не понимаю, что тебя развеселило.
– Ты так изящно выразилась. Словно торговка, расхваливающая на базаре изделия деревенских недотеп.
– Но это и в самом деле славно! – еще более удивилась Мэри. – Теперь нет нужды делать вид, что все в порядке, и забывать о случившемся в нашем доме убийстве.
– Ну, не совсем в нашем.
– Это практически то же самое. Все это нервирует и в высшей степени удручает, когда за твоей спиной досужие языки перешептываются. Мерзость какая-то.
– Но ты держишься молодцом, – возразил Филип. – Заморозишь болтунов ледяным взглядом своих голубых глаз, собьешь с них спесь и заставишь самих себя устыдиться. Просто удивительно, как тебе удается скрывать свои эмоции.
– Противно это, крайне неприятно, – сказала Мэри, – но, как бы то ни было, он умер, и разговорам конец. А теперь… теперь, полагаю, снова начнут ворошить старое. Устала я.
– Да, – задумчиво протянул Филип. Он вздрогнул, на лице мелькнула гримаса страдания. Жена подскочила к нему:
– Тебе нездоровится? Подожди. Дай поправлю подушку. Вот так. Теперь лучше?
– Тебе бы в больнице сиделкой работать.
– Меньше всего хотела бы ухаживать за другими людьми. Только за тобой.
Это были простые, безыскусные слова, но под ними таилась глубокая бездна невысказанного чувства.
Зазвонил телефон. Мэри подошла к нему, сняла трубку.
– Это Мики, – пояснила она Филипу. – Да… Мы уже слышали. Отец звонил… Хм, разумеется… Филип говорит, что, если юристы найдут доказательства убедительными, все будет хорошо. В самом деле, Мики, не понимаю, чем ты так огорчен… Не считаю себя идиоткой… Мики, я действительно не думаю, что ты… Алло! Алло! – Мэри нахмурилась и опустила трубку. – Он не захотел разговаривать. В самом деле, Филип, я не понимаю Мики.
– Чем именно он тебя огорчил?
– Хм, он будто взбесился. Назвал меня идиоткой, сказал, что я не задумываюсь о последствиях. К черту! Так и сказал. Но почему? Не понимаю.
– Испугался, наверное, а? – в раздумье произнес Филип.
– Но почему?
– Хм, знаешь, он прав. Последствия неизбежны.
Мэри окончательно растерялась:
– Думаешь, снова всколыхнется интерес к этому делу? Конечно, я рада, что имя Джако больше не замарано, но тошно делается, когда народ языки распускает.
– Не в том дело, что соседи скажут. Есть вещи и поважнее. Полиция заинтересуется, вот!
– Полиция? – всполошилась Мэри. – Им-то что за дело?
– Моя дорогая девочка, подумай, – сказал Филип.
Мэри медленно подошла к нему, присела рядом.
– Понимаешь, преступление оказывается нераскрытым, – подсказал ей Филип.
– Станут ли они из-за этого беспокоиться? Столько времени прошло!
– Приятно лелеять иллюзии, – иронически заметил Филип, – но боюсь, дело дрянь.
– Ведь они сами напутали… возвели на Джако напраслину… захотят ли начать все снова?
– Они-то, может, и не захотят – но будут обязаны! Закон есть закон.
– О, Филип, уверена, ты ошибаешься. Поговорят немного, на этом все и закончится.
– А жизнь наша будет счастливой и безмятежной, – поддразнил ее Филип.
– Почему бы и нет?
– Не так все просто. – Он покачал головой. – Твой отец прав. Нужно всем собраться и посоветоваться. И пригласить Маршалла.
– Считаешь, что надо поехать в «Солнечное гнездышко»?
– Да.
– Но мы не можем.
– Почему?
– Это неосуществимо. Ты болен и…
– Я не болен, – раздраженно произнес Филип. – Я достаточно здоров и крепок. Ноги вот только отказали. А дай мне подходящий транспорт, я и до Тимбукту доберусь.
– И спорить не хочу, проку нет тащиться в «Солнечное гнездышко». Начнут перетряхивать старое…
– Меня это не тревожит.
– …И дом не на кого оставить. А кругом полно грабителей.
– Попросим кого-нибудь переночевать.
– Легко говорить… будто это так просто.
– Старая миссис Уотсхернейм может приходить ежедневно. Да перестань все валить на хозяйство, Полли. Видно, ты не хочешь ехать.
– Да, не хочу.
– Мы там долго не задержимся, – убеждал ее Филип. – Но думаю, ехать надо. Это тот случай, когда вся семья должна объединиться. Покажем людям, чего мы стоим.
В Драймуте Калгари рано поужинал в отеле и поднялся в свой номер. Посещение «Солнечного гнездышка» глубоко потрясло его. Он исполнил свою тягостную обязанность, хотя потребовалось немало душевных сил, чтобы на это отважиться. К тому же пришлось столкнуться с такими проблемами, каких он не мог и предвидеть. Калгари вытянулся на кровати, закурил и попытался припомнить, как все было.
Перед ним, словно живое, возникло лицо Хестер в минуту прощания. С каким презрением отвергла она его упоминания о справедливости! Что она сказала? «Речь не о преступнике, речь идет о невинных». И еще: «Неужели вы не понимаете, что натворили?» Но что же он натворил? Непонятно.
А другие? Женщина, которую они называли Кирсти… Кстати, почему Кирсти? Имя шотландское, но она явно не из Шотландии, а скорее из Дании или из Норвегии. Почему же эта женщина разговаривала с ним так сурово, так пренебрежительно?
И Лео Эрджайл тоже произвел странное впечатление… какой-то растерянный, подозрительный. Даже не сказал: «Слава богу, мой сын невиновен!» – что было бы вполне естественно в его положении!
А эта женщина, секретарь Лео, очень добрая, хотела ему помочь. Но и она вела себя необычно. Калгари вспомнил, как она опустилась на колени у кресла Эрджайла и, видимо, столь эмоциональным образом выразила ему свое сочувствие. Почему она сочувствовала ему? Потому что его сын не оказался убийцей? Безусловно, она для него более чем секретарь, особенно если учесть, что проработала с ним уже много лет… Что все это означает? Почему они…
Зазвонил телефон, и Калгари поднял трубку.
– Доктор Калгари? Вас спрашивают.
– Меня? – Он удивился. Ведь, кажется, никто не знает, что он проводит ночь в Драймуте. – Кто же это?
– Мистер Эрджайл, – последовал ответ портье после непродолжительной паузы.
– О! Попросите его… – произнес Артур Калгари и запнулся. Он едва не сказал: «Подождать в вестибюле, я сейчас спущусь», но вовремя спохватился. Если Лео Эрджайл счел необходимым отправиться в Драймут и сумел разузнать, где он остановился, вряд ли будет удобно разговаривать с ним при посторонних.
– Попросите его подняться ко мне, хорошо?
Встав с кровати, на которой он так удобно устроился, Калгари начал расхаживать по комнате. Вскоре в дверь постучали, он подошел и открыл ее.
– Проходите, мистер Эрджайл, я…
Удивление помешало ему договорить. Перед ним стоял не Лео Эрджайл, а какой-то взволнованный молодой человек, чье красивое смуглое лицо выражало досаду, горечь и злость.
