Агата Кристи - Врата судьбы
— Мы знаем о вас все, — сказал он. — Да-да. И о вашем муже. Мне только недавно рассказывали о вас очень интересные вещи. У вас, вероятно, была увлекательная жизнь. Наверное, об этом нельзя распространяться, так что я промолчу. Я имею в виду, про прошлую войну. Вы с вашим супругом прекрасно проявили себя.
— О, расскажите нам, викарий, — попросила одна из дам, отойдя от стойки, где она расставляла банки с вареньем.
— Мне рассказали по секрету, — сказал викарий. — Кажется, я видел, как вы вчера гуляли по церковному двору, миссис Бересфорд.
— Да, — сказала Таппенс. — Сначала я заглянула в церковь. У вас есть пара очень интересных витражей.
— Да-да, они относятся к четырнадцатому веку. Конкретно витраж в северном нефе. Большинство из них, разумеется, викторианские.
— Гуляя по двору, — продолжала Таппенс, — я увидела там много могил Паркинсонов.
— Действительно, в этих местах жило очень много Паркинсонов, хотя, разумеется, я их не застал. Вы, кажется, помните их, миссис Лаптон.
Миссис Лаптон, пожилая дама, передвигающаяся с помощью двух костылей, с удовольствием предалась воспоминаниям.
— Да-да, я помню миссис Паркинсон, — знаете старую миссис Паркинсон, которая жила в Мэнор хаусе. Чудесная была женщина, просто чудесная.
— Я видела несколько Самерсов, Четтертонов.
— Я вижу, вы уже неплохо знакомы с нашим прошлым.
— Кажется, я слышала о какой-то Джордан — ее звали то ли Энни, то ли Мэри, да?
Таппенс обвела своих собеседников вопросительным взглядом. Фамилия Джордан не вызвала никакой особенной реакции.
— У кого-то была повариха с такой фамилией. У миссис Блэкуэлл, кажется. Сьюзен Джордан, если не ошибаюсь. Она прислуживала у нее месяцев шесть. Очень нерадивая особа, как ни погляди.
— Давно это было?
— О, нет. Лет десять или восемь назад, вряд ли больше.
— А сейчас здесь живут какие-нибудь Паркинсоны?
— О, нет. Они давно уехали. Один из них, кажется, женился на своей двоюродной сестре и уехал жить в Кению.
— Я вот думала, — сказала Таппенс, обращаясь к миссис Лаптон, которая как она знала, имела какое-то отношение к местной детской больнице, — я вот думала, не нужны ли вам детские книги. Они, правда, все старые. Я приобрела их заодно, когда мы приценивались к мебели, которая шла вместе с домом.
— Это очень любезно с Вашей стороны, миссис Бересфорд. Конечно, у нас есть новые хорошие книги, тоже дареные. Специальные издания для детей. Зачем им читать, собственно говоря, все эти старомодные книги?
— Вы так полагаете? — сказала Таппенс. — Я люблю те книги, которые я читала в детстве. Некоторые из них принадлежали моей бабушке, когда она была девочкой. Как раз те мне и нравились больше всего. Никогда не забуду, как я читала «Остров сокровищ», «Ферму четырех ветров» миссис Моулзворс и романы Стэнли Уэймена.
Она вопросительно огляделась — затем, смирившись, взглянула на часы, негромко воскликнула от удивления, что так задержалась и ушла.
Вернувшись домой, Таппенс поставила машину в гараж и, обогнув дом, подошла к передней двери. Дверь стояла открытой, и она вошла. Из задней части дома появился Элберт и приветствовал ее поклоном.
— Выпьете чаю, мадам? Вы должно быть, очень устали.
— Не хочется, — ответила Таппенс. — Я уже пила чай, меня угостили в институте, кекс был довольно вкусный, а вот булочки — никудышные.
— С печеньем сложно. Печенье и пончики не всегда получаются. Да, — вздохнул он. — Вот Эми делала чудесные пончики.
— Знаю. Других таких я не ела, — сказала Таппенс. Эми была женой Элберта, умершей несколько лет назад. По мнению Таппенс, Эми замечательно удавались пироги с патокой, но не пончики.
— Пончики трудно делать, — сказала Таппенс. — Я так и не научилась хорошо их готовить.
— Тут требуется особое умение.
— Где мистер Бересфорд? Дома?
— Да. Наверху. Ну, знаете, в той комнате. Книжной, или как вы там ее называете. Сам я по привычке говорю «чердак».
— Но что он там делает? — удивилась Таппенс.
— Кажется, разглядывает книги. Наверное, расставляет их, наводит порядок.
— И все-таки я не понимаю, — сказала Таппенс. — Он мало что не ругал нас за эти книги.
— А что ж, — сказал Элберт, — джентльмены, они такие. Вы же знаете, они любят большие книги, что-нибудь научное, солидное.
— Пойду вытащу его оттуда, — сказала Таппенс. — Где Ганнибал?
— Кажется, вместе с хозяином наверху.
Но в этот момент появился Ганнибал. Предварительно яростно полаяв и таким образом поддержав свою репутацию хорошего сторожевого пса, он пришел к справедливому заключению, что это вернулась его любимая хозяйка, а не незнакомец, намеревающийся стащить ложки или напасть на хозяев. Он спустился по лестнице, извиваясь, махая хвостом, с высунутым языком.
— А, — сказала Таппенс, — рад видеть мамочку?
Очень рад, откликнулся Ганнибал. Он прыгнул на нее с такой силой, что чуть было не опрокинул на пол.
— Тише, тише, — сказала Таппенс. — Ты же не хочешь убить меня?
Ганнибал дал понять, что он хочет только съесть ее, поскольку ничто другое не в состоянии выразить его любовь к ней.
— А где хозяин? Где папочка? Наверху?
Ганнибал понял. Он поднялся на следующую лестничную площадку и оглянулся, ожидая, что Таппенс последует за ним.
— Ну и ну, — сказала Таппенс, когда слегка запыхавшись, — вошла в книжную и увидела там Томми, оседлавшего небольшую лестницу. Он вынимал книги и ставил их обратно. — И чем это ты занимаешься? Я думала, ты гуляешь с Ганнибалом.
— Мы уже погуляли, — сказал Томми. — Мы были в церковном дворе.
— Но зачем ты водил Ганнибала в церковный двор? Не думаю, что туда можно водить собак.
— Он был на поводке, — сказал Томми, — и вообще, я его туда не водил. Он повел меня. Ему, похоже, там понравилось.
— Надеюсь, он на нем не зациклится, — сказала Таппенс. — Ты же знаешь Ганнибала. Он любит устраивать себе привычные маршруты. Если он возьмет в привычку каждый день заходить в церковный двор, нам придется туго.
— Он держался вполне прилично, — проговорил Томми.
— Другими словами, делал, что хотел, — сказала Таппенс.
Ганнибал подошел к ней и потерся носом о ее ногу.
— Это он говорит тебе, — промолвил Томми, — что он — очень умный пес. Умнее, чем мы с тобой были до сих пор.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Таппенс.
— Ну как, получила удовольствие? — спросил ее Томми, меняя тему.
— Ну, я бы так не сказала. Все были со мной очень милы и любезны, и, надеюсь, скоро я перестану путать их так, как сейчас. Знаешь, сначала приходится трудно, потому что люди похожи друг на друга, носят примерно одинаковую одежду, так что не сразу отличишь, кто есть кто, разве что кто-то особенно красив или безобразен. А в деревне это почему-то не так заметно.
— Так вот, — заявил Томми, — мы с Ганнибалом проявили недюжинный ум.
— Мне показалось, ты говорил про одного Ганнибала. Томми протянул руку и снял с ближайшей полки книгу.
— «Похищенный», — пояснил он. — Еще один Роберт Льюис Стивенсон. Кто-то, видать, его очень любил. «Черная стрела», «Похищенный», «Катриона» и еще два романа. Все были подарены Александру Паркинсону любящей бабушкой, а один — щедрой тетей.
— Ну и что из того?
— И я нашел его могилу, — добавил Томми.
— Что нашел?
— Точнее, Ганнибал нашел. Она находится прямо в углу, возле боковой двери, ведущей в церковь, куда-то в ризницу. Она очень стершаяся и неухоженная, но без сомнения его. Он умер в четырнадцать лет. Александр Ричард Паркинсон. Ганнибал рыскал в том месте. Я увел его и, несмотря на ветхость могилы, сумел разобрать надпись.
— Четырнадцать лет, — проговорила Таппенс. — Бедный мальчуган.
— Да, — сказал Томми, — печально и…
— Ты о чем-то думаешь, — сказала Таппенс. — Я не понимаю.
— Я заинтересовался. Видимо, Таппенс, ты заразила меня. Это один из твоих крупнейших недостатков — если ты чем-то увлеклась, ты не можешь заниматься этим сама, а должна обязательно вовлечь кого-то еще.
— Я не совсем тебя понимаю, — сказала Таппенс.
— Я думаю, нет ли здесь причинно — следственной связи.
— Что ты имеешь в виду, Томми?
— Я раздумывал об Александре Паркинсоне, который положил столько труда, хотя, полагаю, ему это пришлось по душе, занося в книгу свое тайное послание. «Мэри Джордан умерла не своей смертью». Предположим, это правда, и Мэри Джордан, кем бы она ни была, действительно умерла не своей смертью. Ты не думаешь, что за этим вполне могла последовать смерть Александра Паркинсона?
— Ты имеешь в виду — неужели ты считаешь…
— Пришла мне вот в голову такая мысль, — сказал Томми. Как — никак умер в 14 лет. На надгробии не говорилось, от чего он умер, впрочем, естественно. Там была только надпись, «В твоем присутствии лишь познается полнота радости» или нечто в таком духе. Возможно, он знал что-то, что представляло для кого-то опасность — я поэтому умер.
