Рекс Стаут - Второе признание
Но в данный момент меня занимал более конкретный вопрос. Чего он хотел добиться от Конни Эмерсон или на каком топливе работал его двигатель — эти вопросы ушли на второй план. Меня терзало другое: что он так носится с водонепроницаемым бумажником или кошельком, который спрятан в его плавках? Он проверил его, стараясь не привлекать внимания, уже четыре раза; сейчас любопытство совсем меня одолело, ибо в четвертый раз, сразу после игры в коленки с Конни, он даже вытащил его, убедился, что с ним ничего не случилось, и засунул обратно. На зрение я не жаловался, и никаких сомнений по поводу увиденного у меня не было.
Естественно, мне это не понравилось. На общественном пляже, даже на частном пляже или в бассейне, где полно незнакомых людей и переодеваться приходится в одной раздевалке с чужими, человек имеет право позаботиться о своих ценностях, положить их во что-то водонепроницаемое и хранить их у себя на бедре, — собственно, наивным будет тот, кто этого не сделает. Но Рони был гостем этого дома, как и все остальные, переодевался в собственной комнате на втором этаже, недалеко от моей. Подозревать хозяев или гостей в такой обстановке как-то не очень прилично, и даже если подозрения оправданы, то в комнате Рони нашлось бы с десяток первоклассных тайников, куда можно было упрятать так беспокоивший его маленький предмет. А так это оскорбляло всех, включая и меня. Правда, свое беспокойство Рони не афишировал, скорее всего, кроме меня, никто ничего не заметил, но он не имел права так рисковать, ведь люди могли обидеться; мне, во всяком случае, это пришлось не по нраву, и я решил что-то предпринять.
Моей руки коснулись пальцы Медлин. Я допил виски и повернул голову:
— Да?
— Что «да»? — она улыбнулась, чуть приоткрыв глаза.
— Вы до меня дотронулись.
— Разве? Я и не заметила.
Наверное, она со мной заигрывала, но я наблюдал за Гвен, изготовившейся к прыжку с вышки спиной вперед, к тому же нас прервали. К нам подошел Пол Эмерсон и теперь ворчливым тоном обратился ко мне:
— Забыл вас предупредить, Гудвин, — без моего разрешения никаких фотоснимков, я имею в виду, в прессе.
Я откинул голову назад:
— Вообще никаких или только тех, на которых вы?
— На которых я. Пожалуйста, не забудьте.
— Конечно. Ничуть вас не обвиняю.
Он подошел к кромке бассейна и рухнул в воду, по всей видимости, нарочно.
Медлин заговорила:
— Вы считаете, что человеку относительно постороннему, вроде вас, стоит подкалывать такую знаменитость?
— Разумеется. Странно, что это вас удивляет, вы же так хорошо знаете мой репертуар. А разве я сказал что-то остроумное?
— Мм… когда мы зайдем в дом, я вам кое-что покажу. Зря я слишком много болтаю.
На другой стороне бассейна Рони и Конни Эмерсон набрали в легкие побольше воздуха и сиганули в воду. Джимми Сперлинг, которого я для удобства окрестил Младшим, окликнул меня — не опустел ли мой стакан? Уэбстер Кейн тут же вызвался его наполнить. Передо мной, опять-таки капающая, остановилась Гвен — скоро освещение будет подходящим для снимков с западной террасы, и вообще уже пора слегка приодеться, ведь я с ней согласен?
Давно уже работа на детективной ниве не вызывала таких приятных ощущений, и, главное, на небе не маячило ни облачка, если не считать водонепроницаемого бумажника или кошелька, с которым так носился Рони. Тут придется немного поработать… но сиюминутного вмешательства не требовалось.
Глава 4
Через некоторое время в своей комнате на втором этаже — три больших окна, две полутораспальные кровати, а такой мебели и ковров у меня в личной собственности не будет никогда, так отчего не попользоваться временными благами? — я чистил перышки перед выходом к обеденному столу. Потом достал ключи, которые спрятал за книгами на полке, извлек из своего оленьего чемоданчика аптечку и открыл ее. Мои действия были не сопоставимы с дурными манерами Рони: я приехал в этот дом по делу, а природа моих дел заставляла меня носить кое-какие необычные предметы в коробочке-аптечке. Я вынул из нее крошечный, круглый, мягкий и легкий коричневый предмет, осторожно поместил его в маленький карман для монет во внутреннем кармане пиджака. Операцию эту я проделал пинцетом: предмет этот легко растворялся, и ослабить его могла даже влага на моих пальцах. Заперев аптечку, я убрал ее в чемоданчик.
В дверь постучали, и я пригласил войти. На пороге возникла Медлин и сделала два шага вперед; она была окутана в тонкую, белую, складчатую пелену, которая начиналась у груди и шла вниз до самых лодыжек. Лицо в результате стало меньше, а глаза — больше.
— Как вам платье, Арчи? — спросила она.
— Даже очень. Не так чтобы слишком официальное, но вполне… — тут я остановился, взглянув на нее. — Кажется, вы говорили, что вам очень нравится имя Артур. Или мне показалось?
— Арчи мне нравится больше.
— Что ж, придется сменить имя. Когда отец успел вам довериться?
— Он мне не доверялся, — она посмотрела на меня широко распахнутыми глазами. — Вы, наверное, думаете, что я считаю себя особой утонченной и весьма загадочной, верно? Это у меня недавно. Идемте, я вам кое-что покажу. — Она повернулась и вышла из комнаты.
Я последовал за ней по широкому коридору через лестничную площадку, и, спустившись в еще один коридор, мы оказались в другом крыле. Через приоткрытую дверь она завела меня в комнату, вдвое больше моей — хотя моя показалась мне не маленькой, — в открытые окна сюда проникал настоянный летний воздух, к тому же там и сям расставленные в вазах розы источали тонкий аромат. Я хотел внимательно оглядеться, но она подвела меня к столу, открыла на заложенной странице пухлую кожаную папку размером с атлас и показала мне.
— Видите? Как молоды и веселы мы были!
Фотографию я узнал в ту же секунду — такая же была у меня дома. Это была вырезка из «Газетт» от 9 сентября 1940 года. Моя фотография появляется в газетах гораздо реже, чем фотографии Уинстона Черчилля, Роки Грациано или даже Ниро Вулфа, но в тот раз я сподобился выбить пистолет из рук преступника, когда он уже был готов нажать на спуск, поэтому избежать рекламы не удалось.
Я кивнул:
— Этот человек — прирожденный герой.
Она тоже кивнула:
— Мне было семнадцать лет. Целый месяц я была от вас без ума.
— Вполне естественно. Вы ее всем показывали?
— Нет! Черт возьми, вам это должно быть приятно!
— Очень приятно, но час назад было еще приятнее. Я-то думал, вас увлекла линия моего носа, волосы на груди или еще что-нибудь в этом роде, а тут всего лишь детские воспоминания…
