Уильям Коллинз - Желтая маска
— Ты хвалишь его довольно холодно, Рокко!
— Я говорил бы о нем гораздо теплее, если бы он не был живым напоминанием об отвратительной развращенности и чудовищном зле. Стоит мне подумать о нем, как я вспоминаю о той обиде для церкви, которая длится, пока длится его нынешнее существование, и если я в самом деле говорю о нем холодно, то лишь по этой причине.
Лука быстро отвернулся от брата и начал механически откидывать ногой мраморные осколки, рассыпанные по полу вокруг него.
— Теперь я вспоминаю, — сказал он, — на что ты тогда намекал. Я знаю, что ты имеешь в виду.
— Тогда ты знаешь, — отозвался священник, — что часть богатства, которым владеет Фабио д'Асколи, честно и неоспоримо его; а другая часть — унаследована им от вымогателей и расхитителей церковного добра…
— Вини в этом его предков, но не его!
— Я буду винить его, пока похищенное не будет возвращено.
— А как ты можешь знать, было ли это в конце концов хищением?
— Я с величайшей тщательностью изучил хроники гражданских войн в Италии и знаю, что предки Фабио д'Асколи отторгли у церкви, в час ее слабости, имущество, на которое они имели дерзость предъявить мнимые права. Я знаю, как в те бурные времена одним росчерком пера раздавали земли, уступая страху или ложным фактам. Я называю полученные таким способом деньги похищенными и говорю, что они должны быть возвращены и будут возвращены церкви, у которой они были взяты.
— А что Фабио отвечает на это, брат?
— Я не говорил с ним на эту тему.
— Почему?
— Потому что пока я еще не имею влияния на него. Когда он женится, жена будет иметь такое влияние; и она заговорит.
— Ты подразумеваешь Маддалену? Откуда ты знаешь, что она станет говорить об этом?
— Разве не я воспитал ее? Разве она не знает своего долга перед церковью, в лоне которой ее вырастили?
Лука встревоженно медлил. Он прошелся по комнате и наконец заговорил снова.
— Это «хищение», как ты его называешь, достигает крупной денежной суммы? — озабоченным шепотом спросил он.
— Со временем я, вероятно, отвечу на твой вопрос, Лука, — произнес патер, — пока же удовлетворись сказанным. Тебе теперь известно все то, о чем я обещал осведомить тебя в начале нашей беседы. Теперь ты знаешь, что, если я хочу, чтобы этот брак состоялся, то — по соображениям, не имеющим ничего общего с личной заинтересованностью. Если бы все имущество, которое предки Фабио бесчестно отняли у церкви, завтра было возвращено ей, ни один грош из него не перешел бы в мой карман. Сейчас я бедный священник и останусь таким до конца своих дней. Вы, мирские солдаты, брат, бьетесь за плату, а я — солдат церкви и бьюсь за ее цели.
С этими словами он решительно повернулся к статуэтке и отказывался говорить или отрываться вновь от своего занятия, пока не снял формы и не отложил заботливо в сторону отдельные части, из которых она состояла. Покончив с этим, он вынул из ящика своего рабочего стола письменный прибор, взял из бювара листок бумаги и написал на нем следующие строки:
«Приходи завтра в студию. Фабио будет с нами, Нанина же больше не вернется!»
Не указав своего имени, он запечатал листок и написал на нем: «Маддалене». Потом взял шляпу и отдал записку брату.
— Будь любезен передать это моей племяннице! — сказал он.
— Послушай, Рокко, — остановил его Лука, в замешательстве вертя двумя пальцами записку. — Ты думаешь, Маддалене удастся выскочить за Фабио?
— Опять грубое выражение, брат!
— Плюнь на мои выражения! Скажи, похоже ли на это?
— Да, Лука, я думаю, что похоже.
Сказав это, он приветливо махнул брату рукой и вышел.
Глава III
Из студии патер Рокко отправился прямо к себе на квартиру, у самой церкви, где он служил. Открыв в своем кабинете шкаф, он взял из ящика горсть мелкой серебряной монеты, изучал около минуты аспидную доску, где были записаны несколько имен и адресов, вооружился карманной чернильницей и несколькими узкими полосками бумаги, затем снова вышел.
Он направил шаги к беднейшему из окрестных кварталов. Когда он входил то в один, то в другой из жалких домишек, обитатели приветствовали его с большим уважением и любовью. Женщины целовали ему руки, притом с такой почтительностью, какой они не оказали бы первым коронованным особам Европы. А он, в свою очередь, говорил с ними легко и непринужденно, как с равными; весело присаживался на край грязных кроватей и шаткие скамьи и распределял свои маленькие денежные подарки с видом человека, скорее уплачивающего долг, нежели оказывающего благотворительность. Там, где он встречался с заболеваниями, он извлекал свою чернильницу и бумажки и писал несложные рецепты; по ним можно было получить лекарство из аптечного запаса одного из ближайших монастырей, выполнявших в те времена одинаковое милосердное служение с учреждениями бесплатной медицинской помощи наших дней. Когда он исчерпал свои деньги и окончил визиты, его провожала из бедного квартала целая свита восторженных почитателей. Женщины снова целовали ему руки, а мужчины сняли шляпы, когда он повернулся и, дружески помахав им рукой, простился с ними.
Оставшись один, он тотчас направился в сторону Кампо-Санто и, поравнявшись с домом, где жила Нанина, несколько минут задумчиво прохаживался по улице взад и вперед. Когда, наконец, он поднялся по крутой лестнице, ведшей в комнату сестер, то нашел дверь полуотворенной. Слегка толкнув ее, он увидел Ла Бьонделлу, которая сидела, повернувшись своим прекрасным профилем в его сторону, и ужинала хлебом и виноградом. В углу комнаты сидел на задних лапах Скарамучча, разинув пасть, и, очевидно, ожидал, что девочка бросит ему кусочек хлеба. Что делала старшая сестра, патер не успел разглядеть, так как собака залаяла в тот же миг, как он появился, и Нанина поспешила к двери выяснить, кто вторгается к ним. Единственное, что он мог заметить, это — что при виде его она была крайне смущена и не могла произнести ни слова. Первая заговорила Ла Бьонделла.
— Благодарю вас, отец Рокко, — сказала девчурка, вскакивая и держа хлеб в одной руке и гроздь винограда в другой. — Благодарю вас: вы дали мне столько денег за мои циновочки! Вот они лежат в углу, связанные в один пакет. Нанина сказала, что ей стыдно допустить, чтобы вы сами несли их. А я сказала, что знаю, где вы живете, и что вы позволите мне доставить их вам.
— А ты думаешь, моя милая, тебе не тяжело будет нести их так далеко? — спросил священник.
— Посмотрите, отец Рокко, могу ли я нести их! — воскликнула Ла Бьонделла, засунув хлеб в один из карманов своего передничка, ухватив зубами за стебель свою виноградную гроздь и мигом вскинув на голову пакет с циновками. — Посмотрите, у меня хватило бы силы и на двойную ношу! — гордо заявила девочка, глядя священнику в лицо.
