Агата Кристи - Подвиги Геракла
Пуаро посмотрел на него странным, почти благоговейным взглядом.
— Mon Dieu[177],— произнес он дрожащим голосом, — это знак судьбы!
6Прошло несколько часов. Наступила ночь. Луна появлялась лишь изредка, кокетливо выглядывая из-за туч. Пуаро и его новый знакомый отшагали уже несколько миль. Пуаро прихрамывал. В голову ему пришла крамольная мысль: лакированные туфли — не самая подходящая обувь для ходьбы по сельской местности. Собственно, ту же мысль до него, конечно же очень почтительно, пытался донести Джордж. «Вам бы еще пару ботинок поудобнее, сэр».
Он пренебрег советом своего слуги, но теперь, топая по каменистой дороге, не мог не признать, что лакированные туфли — не единственно подобающий джентльмену вид обуви…
— А что на это скажет священник? — неожиданно всполошился его спутник. — Я смертный грех на душу не возьму.
— Вы просто воздаете кесарю кесарево, — успокоил его Пуаро.
Тем временем они подошли к стене монастыря, и Атлас изготовился выполнить свою миссию.
Застонав от натуги, он жалобным голосом запричитал, что ему приходит конец.
— Помолчите, — строго произнес Пуаро. — У вас на плечах не небосвод, а всего-навсего Эркюль Пуаро.
7Атлас вертел в руках две новенькие пятифунтовые бумажки.
— Может, я до утра забуду, как я их заработал? — сказал он с надеждой. — А то мало ли что отец О’Рейли на это скажет…
— Забудьте обо всем, друг мой. Завтра весь мир будет принадлежать вам.
— Ну, и на кого я их поставлю? — пробормотал Атлас. — Вот есть Работяга, отличный конь, просто лучше не бывает! А вот Шила Бойн… За нее можно семь к одному выручить…
— Мне показалось, или вы вправду про какого-то языческого героя толковали? — спросил он, поразмыслив. — Ну да, вы говорили «Геракл», а завтра в половине четвертого, как Бог свят, Геракл скачет!
— Друг мой, — сказал Пуаро, — ставьте на эту лошадь. Помяните мое слово — Геракл не подведет.
И надо же такому случиться, что на следующий день Геракл мистера Росслина против всяких ожиданий выиграл скачку на приз Бойнана, а в тотализаторе[178] за него давали шестьдесят к одному.
8Эркюль Пуаро сноровисто развернул аккуратный сверток. Оберточная бумага, вата, папиросная бумага — и он выложил на стол перед Эмери Пауэром ослепительный золотой кубок, унизанный зелеными изумрудными яблоками.
Финансист судорожно вздохнул.
— Поздравляю вас, мосье Пуаро.
Пуаро молча поклонился.
Пауэр протянул руку и осторожно провел пальцем по ободку кубка.
— Мой! — с чувством воскликнул он.
— Ваш! — в тон ему отозвался Пуаро.
Эмери Пауэр перевел дух, откинулся на спинку стула и уже деловым голосом спросил:
— Где вы его нашли?
— На алтаре, — коротко ответил Пуаро. — Дочь Кейси была монахиней, — продолжал он, уловив вопросительный взгляд собеседника. — Когда ее отец погиб, она как раз готовилась к пострижению в доме ее отца в Ливерпуле, вот и взяла его для нужд монастыря. Думаю, как человек глубоко верующий, она надеялась этим искупить отцовские грехи. Она принесла кубок в дар, во славу Господа. Вряд ли монахини представляли себе его истинную стоимость, видимо, они решили, что это просто семейная реликвия. Он же очень напоминает потир[179], и его соответственно использовали.
— Потрясающая история! Но как вы додумались туда отправиться?
— Назовем это методом исключения, — пожал плечами Пуаро. — И еще меня насторожило то, что никто не пытался продать кубок. Напрашивался вывод, что он находится в таком месте, где обычные материальные ценности мало что значат. Тут-то я и вспомнил, что дочь Патрика Кейси была монахиней.
— Что ж, еще раз вас поздравляю, — сердечно сказал Пауэр. — Назовите сумму вашего гонорара, и я выпишу чек.
— Гонорар мне не нужен.
— Как это понимать?
— Вы разве не читали в детстве волшебных сказок? Там король говорит: «Проси, чего хочешь».
— Так вы все-таки о чем-то просите?
— Да, но не о деньгах. Об одолжении.
— И каком же? Подсказать, какие акции покупать?
— Ну, это те же деньги, только под другим соусом. Моя просьба куда проще.
— Слушаю вас.
Пуаро обхватил ладонями кубок.
— Отошлите его обратно в монастырь.
— Вы что, свихнулись? — спросил после долгого молчания Пауэр.
— Нет, — покачал головой Пуаро. — Я в здравом уме. Сейчас я вам кое-что покажу.
Взяв со стола кубок, он ногтем нажал на разверстую пасть змея, обвившегося вокруг дерева. Внутри кубка сдвинулся крохотный кусочек золотого литья, открыв отверстие, ведущее в полую ручку.
— Видите? — сказал Пуаро. — Через эту дырочку в кубок попадал яд. Вы сами говорили, что у него зловещая история. Обладание им всегда было чревато насилием, кровавыми драмами и порочными страстями. Как бы и на вас не перешло это проклятие.
— Нелепые суеверия!
— Возможно. Но вспомните, почему вы так хотели завладеть кубком. Не ради его красоты, не ради ценности. У вас в коллекции сотни, если не тысячи, по-настоящему прекрасных и редких вещей. Вам не давала покоя гордыня. Вы не хотели признать себя побежденным. Eh bien, вы победили. Кубок ваш. Почему же теперь не сделать благородный жест? Почему не отослать его туда, где он мирно пребывал почти десять лет? Пусть очистится от скверны. Когда-то он принадлежал церкви — так пусть же вернется в церковь. Пусть стоит на алтаре, и да будут ему отпущены его грехи, как душам людей отпускают их грехи.
Он подался вперед.
— Давайте я расскажу вам о том месте, где я его нашел — о Саде мира над Западным морем, там, где за горизонтом — забытый рай юности и вечной красоты.
В немногих словах описал он первозданную прелесть Инишгаулена.
Эмери Пауэр откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза рукой.
— Я ведь родился в Ирландии, на западном побережье, — сказал он наконец. — Мальчишкой я уехал оттуда в Америку.
— Я слышал об этом.
Великий финансист выпрямился. Смягчившийся было взгляд его вновь стал острым и цепким.
— Странный вы человек, мосье Пуаро. — Он слегка усмехнулся. — Но будь по-вашему. Передайте кубок от моего имени в дар монастырю. Согласитесь, дар весьма щедрый, тридцать тысяч фунтов… А что я получу взамен?
— Монахини будут молиться за вашу душу.
Миллионер хищно улыбнулся.
— Что ж, это все-таки капиталовложение и, быть может, самое выгодное за всю мою жизнь…
9В маленькой монастырской гостиной Пуаро рассказал обо всем матери настоятельнице и вернул ей потир.
