Клод Изнер - Убийство на Эйфелевой башне
Мне удалось уговорить состоятельного инвестора, Константина Островского. Он негласно профинансировал меня, согласившись дать мне ссуду. Я дал расписку, в которой обязался вернуть долг не позднее 31 декабря 1889 года. Спустя некоторое время после выхода первых номеров „Пасс-парту“, в апреле, он передумал и потребовал возместить ему и капитал, и проценты, в противном случае грозился меня разорить. Того, кто долгие годы зарабатывал на хлеб бульварными бреднями, трудно удивить. Я пустил в ход дипломатию. И добился отсрочки на несколько недель. В мозгу немедленно созрел единственно возможный выход: убить этого человека. Я задумал совершенное преступление, у которого невозможно будет найти мотив, и в то же время хотел увеличить тираж „Пасс-парту“, предложив читателям тему не менее волнующую, чем Джек Потрошитель. Очень скоро мой план был готов. Он состоял в том, чтобы устранить некоторое количество людей, которых объединяло бы только то, что они оказались в один и тот же момент в одном и том же месте. Разумеется, в списке намеченных жертв был и Константин Островский. Полиция, сбитая с толку, безуспешно искала бы логику в этих убийствах.
Какое оружие выбрать? Револьвер? Слишком шумно. Холодное оружие? Слишком заметно. И тут я вспомнил, что Константин Островский увлекался экзотическими вещицами. Помимо прочего, у него была и коллекция калебасов и керамических горшочков, приобретенных у перекупщика из Венесуэлы. Однажды он показал мне их содержимое: коричневое, рыхлое вещество, перемешанное с землей, которое он назвал „смерть в бархатной перчатке“. Он говорил: „Это сок травы, убивающей без всякого шума, она называется кураре, ее используют индейцы Южной Америки“. Я попенял ему, что опасно хранить такую смертоносную субстанцию без предосторожностей. Он возразил: „Ее еще надо уметь приготовить“.
Я прочел множество трудов, описывающих этот яд, проштудировал текст Клода Бернара. Я узнал, как получить раствор для инъекций из чистого кураре: достаточно вскипятить его в дистиллированной воде и потом процедить. Стащить один керамический горшочек у Островского было под силу даже ребенку. Но как ввести кураре жертве? Шприцем Праваца? Троакаром? Я колебался. Спросить в аптеке?
Слишком рискованно. И тут мне улыбнулась удача. В книжной лавке моего друга Виктора Легри есть витрина, в которой его компаньон, мсье Кэндзи Мори, выставляет сувениры, привезенные из своих путешествий. Стоило мне увидеть татуировочные иглы из Сиама, как я чуть не закричал от радости: теперь у меня было идеальное оружие».
— Какой негодяй! — воскликнул Жозеф.
— Как печален этот мир! — заметила Валентина.
— Истинная правда, мадмуазель, и самое лучшее — бежать из него! — согласился Жозеф, переворачивая страницу.
Он продолжил чтение:
«Теперь мне предстояло испробовать силу яда кураре на подопытном кролике из семейства человеков. Обратитесь к заметке в „Фигаро“ от 13 мая: „Внезапная смерть старьевщика. Тряпичник с улицы Паршеминери… скончался от укуса пчелы…“ Пчелы! Как бы не так! Это был я! Мое средство оказалось надежным, теперь оставалось только привести его в действие.
Редакция „Фигаро на башне“ выбрала Константина Островского героем дня, и ему нужно было расписаться в „Золотой книге посетителей“. Эта церемония была назначена на позднее утро 22 июня. И тогда я решил убить несколько подписантов, чьи имена предшествовали его имени и следовали за ним.
Я подготовил себе алиби. Под предлогом празднования выпуска пятидесятого номера „Пасс-парту“ в тот день я пригласил сотрудников редакции, а также господ Легри и Мори пропустить по стаканчику в англо-американском баре на первом этаже башни.
Сам я пришел раньше. Я слился с толпой зевак на второй платформе, посмотрел на подписантов и наметил женщину в красном с детьми. Она стояла в очереди перед типом в пробковом шлеме, а тот — как раз перед Константином Островским. Когда она спустилась на первый этаж, я пошел следом. В галерее народу было не протолкнуться, я подошел к скамейке, на которую она присела, сделал вид, что споткнулся, и уколол ее в основание шеи. К несчастью, мне не повезло, игла сломалась. Я успел подобрать острие, но не смог найти второй обломок. Задерживаться было никак нельзя, и я догнал моего друга Виктора у входа в англо-американский бар.
Когда тело женщины в красном обнаружили, я был первым, кто спросил у детей, знают ли они ее. В тот же вечер я отправил два анонимных письма, одно в „Молнию“, другое — в мою газету, чтобы возбудить подозрение, будто Эжени Патино была убита оттого, что слишком много знала.
Инспектор Лекашер предпочел версию естественной смерти. Такое упрощенное объяснение придавало моим статьям полемический задор, обостряло интерес публики ко всему иррациональному и гнусному. У „Пасс-парту“ мгновенно вырос тираж.
Тогда я выписал из „Золотой книги посетителей“ имена своих ближайших жертв и был ошеломлен, обнаружив, что среди подписантов 22 июня значится моя иллюстраторша, мадемуазель Таша Херсон. Уж не заметила ли она меня? Я поставил на кон все, когда шутливо упрекнул ее, что с этой „Золотой книгой“ она обманула „Пасс-парту“. Она расхохоталась, ей казалось забавным оставлять в книге не только роспись, но указывать профессию и адрес, и все только ради того, чтобы доказать, что у тебя нашлось лишних сто су, и ты смог подняться на башню. Не уговори ее сосед по квартире, она никогда бы на это не пошла. Впрочем, и он подписался псевдонимом: Борис Годунов. Я заметил, что это имя шло сразу следом за именем Островского.
Почти без затруднений я нашел адрес Джона Кавендиша, того типа в пробковом шлеме. Но прежде чем ликвидировать его, я должен был стащить у Виктора Легри еще одну татуировочную иглу, что мне легко удалось утром того же дня, когда, отправив Джону Кавендишу телеграмму за подписью Луиса Энрике, я вызвал его во Дворец колоний. Все прошло без сучка без задоринки, американец испустил последний вздох в тот самый момент, когда мимо проходила Таша Херсон».
— Это та рыженькая, — задумчиво пробормотал Жозеф, переворачивая страницу.
«Я назначил Константину Островскому встречу, сообщив, что готов вернуть ему деньги. Мы решили совершить сделку в фиакре. Я вытащил стопку банкнот и потребовал назад свою долговую расписку. И едва он достал ее из кармана, как я уколол его в горло. Когда обшаривал его карманы, он был уже без сознания. Я наткнулся на визитную карточку с именем Виктора Легри, и это меня огорчило. Фиакр довез меня до магазинов Лувра, а потом поехал к набережной Пасси. Я вернулся к себе, переоделся и на время прилег — я был совершенно измучен. Когда наступило время обеда, я присоединился к своим сотрудникам на террасе кафе „Жан Нико“. За наш столик присел и случайно проходивший мимо Виктор Легри. По ходу разговора он намекнул на смерть старьевщика Жана Меренги и рассказал о сомнениях насчет пчелиного укуса, которыми с ним поделился Анри Капюс».
