Атанас Мандаджиев - Волчий капкан
Немцы проиграли войну. Она еще не окончена, но всем, у кого есть хоть капля здравого разума, это уже ясно. Однако немецкая разведка не сдается. Надеется, что когда-нибудь для тевтонского духа снова наступят лучшие времена, готовить же их нужно заблаговременно. Естественно, особое внимание сосредоточено на тех странах Восточной Европы, где к власти пришли коммунисты. Сотрудники разведки непрестанно прочесывают лагеря для военнопленных, ищут контакты с эмигрантскими кругами. Все это делалось для того, чтобы обнаружить таких людей, которые в коммунистическом мире имели бы определенный вес. Длительная проверка и столь же длительная обработка тех, кто прежде всего по идейным соображениям (но не пренебрегая и материальным интересом) был готов глубоко законспирироваться с расчетом на то, чтобы по прошествии времени занять ключевые позиции в обществе. Тогда-то и придет их время. В число таких людей (хотя и по особой причине) попадает и болгарин Омуртаг Папанчев, недавно получивший диплом специалиста по мировой торговле. От отца он унаследовал близость к взглядам "кровавого профессора"[6], сам же был членом молодежной фашистской организации ратников. С молоком матери этот человек впитал ненависть к большевикам, проповедывал версию о тюркском происхождении болгар. Омуртагу не нашлось бы места в новой Болгарии. Более того, грехи отца, крупного поставщика сырья для консервной промышленности и сподвижника Цанкова, да и его собственные «подвиги» на территории оккупированной Украины сулили ему незавидную послевоенную судьбу, куда бы она его ни забросила. Так что он очень обрадовался, когда получил предложение работать на иностранную разведку. Как же намеревались его использовать? На что может сгодиться такой агент? Как ни верти – толку с него, как с козла молока. А все дело в том, что проницательный голубой глаз некоего герра Шмидта случайно подметил интересный факт: Омуртаг Папанчев был удивительно похож на тяжело раненного болгарского военнопленного, в кармане которого обнаружено удостоверение личности бойца Интербригады, документ, подтверждающий участие в греческом Сопротивлении, и другие свидетельства, позволявшие заключить, что, если этот человек выживет, в коммунистической Болгарии его ждет блестящая политическая карьера. Из найденного при нем письма неизвестного корреспондента стало ясно, что отец солдата, тоже известный коммунист, скончался в Центральной софийской тюрьме. Проверка сведения подтвердила. Особую надежду внушала в письме одна фраза: «Теперь у тебя никого из близких не осталось…» Так что герой и вправду остался один, как перст – ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер, только престарелый дядя. Лучшего и желать нечего! «Я согласился, не раздумывая, – читаем мы в показаниях Лже-Чамурлийского, – думаю, что согласился бы, и будь я чист, как ангел. По этому поводу было выпито несколько бутылок французского шампанского и греческого коньяку; о вознаграждении не говорилось ни слова, тогда это меня просто не интересовало. Для меня всегда идея была прежде всею… А что случилось с тем солдатом, чье имя я носил столько лет, не знаю. Мне даже в голову не пришло о нем расспрашивать. Скорее всего, его просто ликвидировали».
Образуется американская зона оккупации. Предусмотрительный герр Шмидт знакомит их с ситуацией. Для него Омуртаг – разменная монета, принятая без каких-либо сомнений. Новые хозяева фальшивки не опасаются – с такими, как Омуртаг, они работают давно и знают их, как облупленных. Папанчев очень доволен: для него ничего не изменилось, разве что новые господа богаче прежних и сулят более радужные перспективы. Не на что жаловаться и герру Шмидту, ему удалось спасти шкуру. "Вечная ему память, а тебе – в добрый час!" – пожелал он своему питомцу, не объясняя, чем вызвана эта патетическая фраза, после чего навсегда исчез из жизни новоиспеченного шпиона. Тому, впрочем, предстояло вытерпеть некоторые неприятные процедуры. Одна из них – рана на шее. Зачем была нужна эта рана? Очень просто – чтобы усыпить бдительность болгарских властей. Сварганили специальный медицинский протокол, где описывалось тяжелое состояние Петра Чамурлийского после ранения, излагались соответствующие подробности. Кроме того, от умышленно нанесенной раны на самом видном месте остался глубокий шрам. Его предназначение – ввести в заблуждение тех, кто мог узнать в Лже-Чамурлийском сына бывшего торговца, своего однокашника или знакомого, Омуртага Папанчева. "Вы обознались, меня зовут вовсе не Омуртаг и мне никогда не приходилось бывать во Враце".
"Все эти мучения пропали даром, – исповедовался преступник. – Болгарские власти встретили меня с цветами, как героя. Никто в меня и не вглядывался. Позднее же мой дорогой одноклассник Милчо, царствие ему небесное, чуть не помер со смеху, услышав историю о моем шраме. И вправду, было глупо уродовать мне шею, но все остальное оказалось продумано до мельчайших подробностей, так что оставалось только выполнять инструкции. Еще один прокол – характер Петра Чамурлийского. Вот вы говорите, что он был человеком нрава бурного, искателем приключений, я же, сам не знаю почему, представлял его себе совсем другим. И старался быть скромным, старательным, последовательным, замкнутым, а это, как оказалось, никак не соответствует его биографии до Девятого сентября Может, мною руководил страх? Разумеется, страх, страх и осторожность. Я избегал людей, среди которых мог бы случайно наткнуться на кого-нибудь из старых друзей или знакомых отца, самым внимательным образом подбирал свое окружение, стараясь свести его к минимуму. Похоже, однако, что тут я переборщил: избегал людных мест, всяческих, даже случайных, связей, сознательно сторонился женщин, позволяя себе подобные удовольствия только за границей. Я ведь тоже человек, чего доброго потеряешь из-за какой-нибудь юбки голову и провал обеспечен. На этом ведь чаще всего засыпаются. По тем же причинам я старался не брать денег наличными, а то еще увлечешься красивой жизнью. Так что я решил: путь лучше растет мой счет в банке там. Приятно вспомнить первые годы в Болгарии, непосредственно после Девятого сентября. Тихое, спокойное время. Пожалуй, скучноватое, но человек ко всему привыкает, приспосабливается. Я даже стал моментами забывать, кто я в сущности такой. Поддерживал форму, зло насмехаясь над всеми слабостями, благо недостатка в них не было, но, к сожалению, единственным слушателем был я сам. Мне было нечем подкармливать свою ненависть – от хозяев в те времена не было ни слуху, ни духу. Лишь годы спустя стало ясно, что они выжидали, пока я встану на ноги, пойду в гору… Меня и сейчас смех разбирает, когда вспоминаю удивленные реплики однокурсников: "Да, у этого Чамурлийского котелок действительно варит!" А как ему не варить, коли у меня уже было высшее образование, да еще почти по той же самой специальности!"
