Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03
Снежана едва подавила в себе возникший вопрос, Кот же сделал паузу и продолжил важно ходить по комнате.
— Таким образом, получается, что он может, благодаря своему таланту художника, творить на холсте новую действительность, а будучи медиумом, может придавать этой действительности свойство эдакой жизни, позволять ей проникать в ваш мир. Скажем, увидит он во сне девушку, нарисует ее, а она — хлоп! — и попала в ваш мир, здорово, не правда ли? Хе-хе! Вот моя госпожа этим и воспользовалась… Она этих медиумов пасет так же, как людские пастухи — овец своих, хе-хе, глаз с них не спускает. Любит она, знаете, погулять в вашем мире, поразвлекаться, попроказничать да — что уж греха таить! — поразвратничать. А тут еще медиум и художник к тому же! Ну, и понеслось… Все бы хорошо закончилось, но тут прознал об этом ее папаша, а он тот еще орел — своего никогда не упустит! Дочка вначале вроде бы отпиралась, да уж больно он крутого нрава у нас — змеиная голова, у кого угодно правду-то выпытает! А резон у него был посерьезней, чем у дочки-то… Та хотела просто дверку свою иметь к вам, развлекаться чтобы, а у него — дело почище. Задумал он — ни много ни мало! — с помощью медиума перекроить всю вселенную. В самом деле, если наш художничек может переводить «ту» реальность в «эту», то он легко, если ему в этом помочь, конечно же, сможет перекроить и «эту» реальность в «ту», не правда ли? Вот и вышел планчик у него — нарисовать нужный портретец, в нужном ракурсе, так сказать, и вот уже не просто дверка от нас к вам, а новая реальность у вас самих! Хорошо придумано, не правда ли?
— Вы, наверное, думаете, «а при чем тут я»? — блеснув стеклами очков, спросил Кот, глядя на недоуменное лицо Снежаны. — Да при том, что для такой вот операции, так сказать — шутка ли — весь мир перекроить! — медиум должен отдать все свои силы без остатка! А потом — хлоп! — даже души от него не останется, не то что тела! Будет одна неразумная жалкая тень! Как му-ш-шка жу-ж-жащая, вот и все-с! — Кот пронзительно зажужжал, удивительно виртуозно подражая насекомому, а потом хлопнул лапками друг о друга, звонко его раздавив. Снежана опять закусила губы, с трудом подавив в себе плач, а Кот опять хитро на нее взглянул, блеснув стеклышками пенсне, и продолжил: — Но тут моя госпожа уже не выдержала. Ведь пока художник жив, жив и его портрет, а значит, есть тогда и у нашей госпожи дверка в ваш пр-р-релестненький мирок, нет художника — нет и дверки — все прос-сто-с! Художник для нас — ключик-с, золотой ключик-с, если угодно-с, хи-хи! А так — забирайте вы его себе, живите с ним, сколько хотите-с, нам не жалко! Ну, теперь, надеюсь, вам все понятно-с, почему наша госпожа ну никак не заинтересована в том, чтобы наш художник превратился в тень? Но, с другой стороны, и открыто вырвать его из рук отца она тоже не может. Но способ все-таки есть! — торжественно сказал Кот и, остановившись, повернулся мордой к Снежане. — И здесь без вас нам просто не обойтись, а потому мы — в моем, так сказать, лице — предлагаем вам сделку! — Кот на цыпочках, неслышно, как могут это делать только животные его семейства, подкрался к Снежане и зашептал: — Сделка такова — вы помогаете нам, а мы спасаем вашего любовника. Как вам такой расчет?
— И… что же от меня потребуется? — настороженно прошептала Снежана.
— А-а-а! Пара пустяков! Ну, сущие пустяки, право! — махнул лапкой Кот. — Всего-то навсего, тепло вашего тела, простите за хамство, хи-хи! Видите ли, он полностью истощен, высосан весь, как моз-зговая косточка-с… — И в руках Кота неизвестно откуда появилась толстая мозговая кость, из которой он с шумным хлюпаньем высосал все ее содержимое.
— Ради любимого я на все согласна! — решительно кивнула Снежана.
— Ну и замечательно-с! — воскликнул Кот, чуть ли не подпрыгнув от радости. — Я так и думал… А госпожа еще сомневалась, а вот она, туточки, мяу! Живая и здоровая, розовень-кая, как персик, сочненький персик! — Кот смачно чмокнул губами. — Ну а теперь — милости пр-р-росим! — Он опять изогнулся в учтивом поклоне, указывая верхними лапками на портрет.
На этот раз, как тут же отметила про себя Снежана, портрет действительно ожил — глаза ее собственного двойника заблестели, на губах появился влажный блеск, на щеках — румянец, губы растянулись в улыбке, ветви деревьев на заднем фоне зашевелились, послышалось утиное кряканье и шелест волн пруда. Свет полуденного солнца полился в комнату из портрета, будто из открытого окна, и рука девушки потянулась к Снежане:
— Возьмись за мою ладонь! — послышалось мягкое, ласковое, мелодичное сопрано. — Добро пожаловать в Зазеркалье!
Снежана взяла тонкую, но необыкновенно горячую руку, протянувшуюся к ней из портрета, и ее словно ударило электрическим током, но она не испугалась, а смело сделала шаг вперед, потом другой и… вот она уже оказалась на зеленой лужайке перед белой беседкой, а чуть поодаль, на невысоком холме, стоял розовый замок, на шпилях которого гордо реяли белоснежные знамена, и шпилей на замке было ровно ОДИННАДЦАТЬ.
ДВЕНАДЦАТЬ…
Черное марево густого тумана — жирного, холодного, мертвого. Тумана без конца и края, без проблесков света, чем-то напоминающего арктический океан в период полярной ночи, но без островов, берегов, без живности и света, даже без айсбергов и дрейфующих льдин. Одно бескрайнее и однотонное море, холод которого пронизывает до костей, лишает жизни разум, умерщвляет чувства — все, кроме одного — осязания — и, наверное, лишь для того, чтобы помучить свою жертву бесконечным ощущением ледяного холода и пустоты…
Но вот, когда, казалось, мозг готов взорваться от невыносимой пытки ледяным безмолвием, вдруг где-то вдали он увидел просвет. В необъятном черном жирном мареве появилась какая-то тонкая и изящная золотистая сеть, от которой исходило живительное тепло. Его неодолимой силой потянуло к этой сети, а потом, когда ее мягкие шелковистые горячие нити опутали его со всех сторон, поток энергии живительным разрядом ударил в его мозг, разум очнулся от спячки, и он вспомнил все… А потом его потащило куда-то вверх с огромной, головокружительной быстротой…
Ганин тяжело выдохнул, будто он действительно только что вынырнул из глубокого океана, и глухо закашлялся. Внутри себя он по-прежнему ощущал арктический холод. Он хотел было поежиться и зарыться, как когда-то в далеком детстве, под теплое одеяло, но почему-то не смог этого сделать — мышцы были полностью парализованы холодом, так что он не мог пошевелить ни руками, ни ногами.
— Не делай ничего, леж-ж-жи, как леж-ж-ж-жишь, не подавай виду, что ты прос-с-снулся… — раздался тоненький пискливый голосочек у самого уха. Ганин с трудом приоткрыл глаза. Он лежал в полутемной комнате, а прямо над ним плясал в воздухе маленький комарик.
