Энн Перри - Смертная чаша весов
– Но, может быть, мы позволим самому Роберту принять решение? – ответила сиделка не так хладнокровно и горделиво, как ей того хотелось бы. Она рассердилась на такое отношение к Виктории и к самой себе и остро ощутила свое одиночество.
– Очень хорошо, – неохотно уступил Олленхайм, совершенно не представляя, что она в эту минуту чувствует. Да ему даже и в голову не пришло, что она вообще может чувствовать! – Пусть будет так на некоторое время.
* * *Виктория появилась уже на следующее утро. Мисс Лэттерли увидела ее прежде, чем та стала подниматься наверх. Медсестра остановила ее кивком головы на лестничной площадке рядом с огромной китайской чашей, в которую была посажена пальма. Солнечный свет заливал площадку, ложась яркими квадратами на навощенный пол.
На Виктории было шерстяное платье цвета темной сливы – очевидно, оно осталось в ее гардеробе от более счастливых времен. Платье было ей очень к лицу, оно придавало ему краски, а белый воротничок сообщал блеск глазам. Но все это не могло ни смягчить тревожность взгляда девушки, ни погасить быструю вспышку понимания того, что произошло.
– Он теперь знает, да? – спросила она прежде, чем Эстер успела вымолвить хоть слово.
Отрицать или уклоняться от ответа было бессмысленно.
– Да, – кивнула сиделка.
– А как барон и баронесса? Они, наверное, очень страдают…
– Да… и я думаю, вы смогли бы помочь. Вас уже нельзя так поразить. Вы сами, в известном смысле слова, это испытали. И потрясение, и гнев у вас уже прошли.
– До известной степени, – улыбнулась мисс Стэнхоуп, но во взгляде ее промелькнула горечь. – Бывают такие дни, когда я просыпаюсь утром и в первые несколько минут не помню, что было, но затем обо всем вспоминаю и переживаю словно заново.
– Извините. – Эстер стало стыдно. Она подумала о надеждах и мечтах, которые имеет каждая молодая девушка, о балах, приемах и вечеринках, о романтической встрече, любви и замужестве и о том, что когда-нибудь у нее будут собственные дети. Внезапно осознать, что это невозможно, наверное, так же тяжело, как Роберту – свое положение инвалида.
– Я говорю глупости, – от всего сердца извинилась мисс Лэттерли. – Я хотела только сказать, что вы научились контролировать свои чувства, не давать им власти над собой.
Виктория почти улыбнулась, услышав такие слова, но ее улыбка быстро увяла, а взгляд снова стал тревожным.
– Он захочет со мной увидеться, как вы думаете?
– Да, хотя я не знаю, в каком настроении он будет и на что вы можете надеяться и что ему скажете.
Мисс Стэнхоуп не ответила – она молча пошла вдоль площадки, держась прямо и немного покачивая юбками, которые ярко отсвечивали, когда на них попадал солнечный луч. Ей хотелось выглядеть хорошенькой и грациозной, но двигалась она неуклюже. Глядя ей вслед, Эстер подумала, что сегодня Викторию особенно донимают боли. И вдруг она ощутила почти ненависть к Бернду за то, что тот отказал этой девушке в праве быть верным другом Роберту и занимать в его жизни прочное место, когда тот примирится со своим зависимым положением и научится жить в соответствии с ним.
Виктория постучалась и, услышав голос Роберта, вошла, оставив дверь открытой, как того требовали приличия.
– Вы сегодня лучше выглядите, – сказала она, как только очутилась внутри. – Я опасалась, что вы опять можете почувствовать себя хуже.
– Почему же? – спросил Роберт. – Я ведь больше не болею.
Гостья не стала уклоняться от болезненной темы:
– Теперь вы знаете, что лучше вам не станет. Иногда недужишь от потрясения или внезапного приступа горя. От этого всегда может заболеть голова или даже затошнить.
– Я чувствуя себя ужасно, – сказал Олленхайм без всякого выражения, – и если б знал, как умереть при помощи только силы воли, я, наверное, решился бы… вот только мама будет обязательно считать, что это по ее вине. Так что я в западне.
– Сегодня прекрасный день. – Голос у Виктории был звучным и деловым. – Мне кажется, вам нужно сойти вниз, в сад.
– В моем воображении? – спросил Роберт с некоторым сарказмом. – Может, вы сейчас опишете мне сад? В этом нет необходимости. Я знаю, как он выглядит, и лучше вам не стараться. Это все равно что лить уксус мне на раны.
– Но я и не смогла бы вам его описать, – честно призналась девушка. – Я никогда еще не гуляла в вашем саду, потому что сразу же поднималась сюда, к вам. Я хотела сказать, что кто-то должен снести вас вниз. Вы же сказали, что здоровы. И снаружи не холодно. Вы сможете прекрасно посидеть там и убедиться в этом. И мне тоже хотелось бы посмотреть ваш сад. Вы бы смогли мне показать его?
– Что? И дворецкий носил бы меня на руках вокруг, пока я рассказывал вам: «Вот это куртина роз, а здесь вот ромашки, а там – хризантемы»? – воскликнул молодой человек с горечью. – Но мне кажется, что наш дворецкий недостаточно силен для такой прогулки! Или вы рисуете в своем воображении двух лакеев?
– Лакей смог бы отнести вас вниз, и вы посидели бы в кресле на лужайке, – ответила Виктория, стараясь говорить ровно, как бы она ни была обижена или возбуждена. – Сидя там, вы смогли бы показать мне оттуда клумбы. Я и сама не слишком расположена сегодня к пешим прогулкам.
На минуту воцарилось молчание.
– О, – сказал больной совсем другим, тихим тоном. – У вас сегодня боли?
– Да.
– Сожалею. Я об этом не подумал.
– Так вы покажете мне сад? Пожалуйста…
– Я чувствую как бы… – начал Олленхайм и осекся.
– Тогда перестаньте думать о том, что и как вы чувствуете, – ответила девушка. – Просто сделайте это – и всё. Или же вы собираетесь провести всю оставшуюся жизнь лежа в постели?
– Не смейте так со мной говорить! – сорвался молодой человек, но затем голос его замер и опять наступило долгое молчание.
– Вы идете? – наконец подала голос Виктория.
Прозвонил колокольчик у постели Роберта, и мисс Лэттерли, пригладив фартук, постучала в дверь.
– Войдите, – ответил ее подопечный.
Медсестра распахнула дверь пошире.
– Не будете ли вы так любезны, Эстер, попросить лакея помочь мне спуститься вниз? – сказал Олленхайм, закусил губу и самолюбиво взглянул на сиделку, а в глазах у него промелькнул страх и насмешка над самим собой. – Мисс Стэнхоуп желает, чтобы я показал ей наш сад.
* * *Эстер обещала Рэтбоуну, что она узнает все, что сможет, о Зоре и Гизеле, и вообще обо всем, что способно ему помочь. Ей было любопытно узнать, что скрывается за безумными обвинениями графини фон Рюстов и какие чувства движут и двигали этими, столь разными женщинами, в частности по отношению к принцу, которым они обе хотели завладеть. Но гораздо более сильным побудительным мотивом для медсестры был страх за Оливера. Он добросовестно взялся защищать Зору, еще не зная, что Гизела просто физически не могла убить Фридриха, так как не имела возможности подготовить отраву, и что у него нет теперь никаких аргументов в пользу своей клиентки. И теперь его карьера, зенита которой он достиг так недавно, находится в опасности и даже, быть может, обречена на крах. Несмотря на общественное мнение, его знакомые и другие люди, равные ему по социальному положению, не простят ему того, что он нарушил правила игры, предъявив иностранной царствующей фамилии обвинение, которое не мог в достаточной степени обосновать.
