Мишель Александр - Цианид по-турецки (сборник)
Бедари тяжело вздохнул.
— Я думаю, что все было именно так. Но ты, Грильдриг, еще не знаешь главного. Ты не знаешь, чем был убит Цисарт.
— Чем же? — спросил я.
— Моей шпагой, — мрачно ответил Бедари. — Не знаю, как такое могло случиться. Он лежал ничком, и тело его было пробито моей шпагой! Убийца подкрался сзади и ударил Цисарта в спину. Увидев это, я тут же выдернул шпагу. Тогда-то я и испачкал руку кровью…
— То есть, кровь на эфесе была совсем свежей? — уточнил я.
— Ну, да… Едва шпага оказалась в моей руке, как послышались чьи-то голоса, кто-то приближался к месту поединка. Я испугался, бросил оружие и позорно бежал…
— Но как же ваша шпага могла попасть убийце? — спросил я.
Бедари пожал плечами.
— Я не обратил внимания, — признался он. — Я гулял по парку без оружия — поскольку вне службы нам предписано ходить по королевским владениям безоружными. А когда я прибежал к себе, то увидел, что на спинке моей кровати висят пустые ножны. Я прицепил их к перевязи, потому что растерялся…
— Где сейчас ваша шпага? — спросил я.
Бедари пожал плечами.
— Наверное, у начальника караула. У Голдири. Или же в храме, вместе с телом Цисарта, — он помрачнел, и я заторопился со следующим вопросом:
— А кто присутствовал при вашей ссоре с фрискандом?
Бедари задумался.
— Дригмиг Тизарт, — ответил он, — мой сосед по комнате — гвардеец Зитери… Да, еще паж Даргири, он дожидался, пока я сменился из караула. Кажется, все. Мы вчетвером как раз составили партию в кости. Я успел метнуть, но не успел посчитать результат — в комнату ворвался взбешенный Цисарт. Остальное вы уже знаете.
Тут наш разговор был прерван появлением тюремщика. Я спешно спрятался за ножку деревянного топчана. Бедари же сделал вид, будто что-то ищет на полу. Он возился до тех пор, пока не убедился, что меня никто не увидит. Только после этого он повернулся к тюремщику, заглянувшему в зарешеченное окошко. Тот протянул ему ломоть хлеба и пузатый кувшин, после чего тут же опустил решетку и запер ее на замок.
Дождавшись, пока шаги тюремщика стихнут в глубине подземного коридора, я вышел из своего укрытия.
Бедари сидел на топчане и неторопливо ел хлеб, запивая его из кувшина каким-то напитком, судя по сильному кислому запаху — разбавленным вином. Мне так и не удалось привыкнуть к виду едящего великана и к обилию отвратительных запахов и звуков, сопровождающих это зрелище. Даже наблюдая за завтраком мою милую нянюшку, к которой я был искренне привязан, я не мог избавиться от отвращения. А ведь Глюмдальклич ела, по здешним меркам, совсем мало, изяществом природным и воспитанием не была обделена! Что уж говорить о молодом гвардейце, отличавшемся отменным аппетитом и при том ничуть не обязанном соблюдать этикет в тюремной камере. За один раз он отхватывал зубами кусок, которого вполне хватило бы на обед трем моим соотечественникам, а крошки, которыми усеивался каменный пол, размерами достигали голубиного яйца.
При этом он учтиво поинтересовался, не желаю ли я разделить с ним трапезу. Я поспешно отказался, ссылаясь на плотный ужин. Он не настаивал. Громко проглотив последний кусок и допив вино, Бедари повеселел. Как легко переходят молодые люди от одного расположения духа к другому, и как своеобразно реагирует юный организм на такие простые и даже примитивные вещи, как наполнение желудка! Ведь ничего, ровным счетом ничего не изменилось в положении юного дригмига. Он по-прежнему находился в подземно тюрьме, над ним по-прежнему довлело обвинение в страшном преступлении, а значит самая жизнь его находилась под смертельной угрозой. Но вот, он поел — причем ему подали не какие-то изысканные блюда, а краюху черствого хлеба и кувшин воды, сдобренной толикой дешевого виноградного вина. И вот, пожалуйста — насколько можно было видеть в полумраке камеры, щеки его порозовели, глаза заблестели, а на губах то и дело появляется тень улыбки! Поистине, человек — самое странное творение подлунного мира, и размеры тела тут не имеют ни малейшего значения.
Дождавшись, когда тюремщик унес пустую миску, я вышел из-за ножки топчана и продолжил расспросы.
— Скажите, — спросил я, — вот вы говорите, что помирились с фрискандом. Примирение тоже произошло в присутствии ваших друзей?
— Увы, нет, — ответил Бедари. — Ни у меня, ни у моих друзей не было больше настроения играть, так что вскоре они ушли, а я хотел вздремнуть. Но сна не было, и я решил еще раз переговорить с Цисартом.
— Вам это удалось?
— Конечно, — сказал дригмиг. — Я пошел к нему, дал слово, что ничего подобного не говорил. Фрисканд сказал, что верит мне. Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к себе.
— Цисарт был у себя в комнате один? Никто вас не видел в тот момент, когда вы беседовали?
Бедари покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Я не заходил в комнату фрисканда. Я постучал, когда он открыл дверь, я сразу же заговорил. Возможно, у него кто-то был, но я никого не видел. В коридоре казармы тоже никого не было.
— Ну, а сегодня? С чего вдруг вы пошли на то место? — спросил я.
— Я получил записку — от фрисканда, чтобы я срочно пришел на лужайку в парке. Когда же я пришел, Цисарт был мертв, и в его спине торчала моя шпага.
— А кто передал вам записку от него?
Бедари покачал головой.
— Этого я не знаю, — ответил он. — Сменившись с караула, я лег спать. Когда проснулся — увидел рядом с кроватью записку.
— Вы так крепко спали, что не слышали, как кто-то вошел к вам в комнату? — недоверчиво спросил я.
— Да. я действительно спал очень крепко, — признался Бедари. — Не знаю, почему. Может быть, потому что, прежде чем лечь спать, выпил два кубка вина.
— И где же эта записка? — поинтересовался я.
— Не помню. Кажется, я оставил ее в комнате.
Более ничего путного молодой человек сообщить мне не смог. Пора было покидать его камеру и приступать к самостоятельным поисками истинного убийцы. По моей просьбе, Бедари осторожно поднял меня к отверстию в двери. Толщина двери составляла ни много ни мало — два фута, так что я спокойно встал на нее как на крепостную стену, а затем осторожно пролез между прутьями решетки, походившими на мощные колонны римского или греческого храма. На краю мне пришлось остановиться в растерянности. Я не подумал, что мне придется спуститься с высоты, примерно равной 50 футам. Между тем, ушедший тюремщик мог вернуться каждую минуту. Я лихорадочно искал выхода. Прыжок с такой высоты был бы, без сомнения, чистым самоубийством, а никаких приспособлений, которыми я мог бы воспользоваться, у меня не было.
