Виктор Каннинг - Королек
Еще снаружи он убедился, что в номере нет света. Он открыл дверь и вошел. Одна постель была разобрана на ночь. На приготовленной кровати лежала записка: «Пусть сэр Джон позвонит в Хай-Грейндж как только появится. Срочно».
Гримстер положил записку, задернул шторы и сел в кресло в дальнем углу комнаты. Он достал из кармана картонную коробочку, включил на несколько мгновений настольную лампу и рассмотрел шприц – тот был полон. Гримстер положил шприц на туалетный столик рядом с собой. По окну вдруг забарабанили капли дождя, и хлынул ливень. Во двор въехала машина, раздались голоса и лай собак.
Гримстер сидел в темноте и ждал; напряжение и усталость покидали его. Он провел рукой по лицу – лоб ныл от удара в лицо Коппельстоуну. Коппельстоуну, который помог Гаррисону заманить его в ловушку, который сделал это, возможно, потому что ненавидел Департамент. После смерти сэра Джона Коппельстоун станет главой Департамента, но протянет недолго. Сознавая это, он постарается принести вреда как можно больше и как можно быстрее. Коппельстоун, как и сам Гримстер, нацелен на разрушение. Они оба, придя в Департамент, ощущали гордость, от того, что попали в маленький элитный отряд – работа поначалу привлекала и манила, затем потребовала холодной, нечеловеческой преданности и, наконец, поскольку им не удалось придушить в себе человечность до конца, стала отвратительной, так что каждый из них по-своему должен был выбирать – уничтожить или бежать. Хотя сэр Джон ни намеком этого не выдавал, Гримстер знал, что он сам испытывает примерно те же чувства. Но, попав в ловушку, из нее так просто не выберешься.
Из коридора донеслись шаги; кто-то остановился перед дверью номера, коротко кашлянув. Дверь открылась, загорелся свет, и в комнату вошел сэр Джон в зеленых резиновых сапогах. Он прошел прямо к кровати, увидел записку и поднял ее. Затем обернулся, когда Гримстер встал и подошел сзади.
Они оказались лицом к лицу – молодой с разбитым, окровавленным лицом и старый, с морщинистым лицом, бледным, исчерченным сосудиками, с седыми усами все еще в капельках дождя. Они были одного роста, и когда-то сэр Джон, видимо, был так же силен и крепок, как Гримстер. Сэр Джон быстро прочитал записку, которую держал в руках, и снова перевел взгляд на Гримстера. Смяв бумагу в желтушном кулаке, он тихо спросил, покачивая головой:
– И что, по-вашему, я буду делать, Джонни? Молить о пощаде?
– Не будете.
– Нет. В отношении вас я потерял это право давным-давно. И не важно, как могло бы сложиться, все когда-нибудь кончается. – Сэр Джон пожал плечами.
В Гримстере не было ни жалости, ни гнева; только холодная одержимость и решение убить того, кто убил Вальду. Вальда месяцы спустя стала для него символом всего, что он желал в жизни. Вальда – любимая и любящая, место, куда можно возвращаться, где можно получать и дарить уют и понимание.
Не говоря ни слова, Гримстер ударил сэра Джона сбоку по тонкой шее стальным ребром ладони. Из горла сэра Джона вырвался тихий стон, он повалился на край кровати и затих.
Гримстер нагнулся, распахнул пиджак сэра Джона и воткнул иглу шприца через рубашку в плечо. Он нажал поршень и смотрел, как уходит из шприца жидкость. Затем убрал шприц и запахнул пиджак. Снова в его воображении мелькнула картинка – машина Вальды; и он понял, что это в последний раз! Машина кувыркается и несется по склону к длинному озеру внизу, падает, падает…
Он убрал шприц обратно в карман; не было ни облегчения от сделанной работы, ни каких-то изменений в нем самом. Не было торжества, не было отвращения.
Гримстер взял с табуретки у окна чемоданчик сэра Джона и положил на вторую кровать. Они были почти одного роста и телосложения, а Гримстеру требовались одежда, обувь и деньги. Он подошел к гардеробу и подобрал что нужно: пиджак, брюки и рубашки, носки и пару растоптанных коричневых башмаков. Методично отбирая нужное, он упаковывал все в чемоданчик.
Очередной порыв дождя ударил в окно. Гримстер подошел к сэру Джону, проверив карманы, нашел ключи, полез во внутренний карман. Там оказался сильно потертый бумажник из крокодиловой кожи с серебряными уголками. Все содержимое Гримстер выложил на кровать рядом с головой сэра Джона: десять банкнот по пять фунтов, три – по одному, водительские права, лицензия на рыбалку от Рыболовного совета Девона, выданная отелем на две недели, счет магазина «Харди» на рыболовные принадлежности и прозрачный чехол – в таких добрые люди носят семейные фотографии.
Гримстер положил деньги себе в карман, задумался, глядя на мертвого. Суровые стально-голубые глаза сэра Джона были открыты, губы под усами чуть разошлись в гримасе. Не зная почему, Гримстер прикрыл сэру Джону глаза. Голова повернулась набок, щека почти коснулась прозрачного чехла. Гримстер невольно посмотрел на него и увидел верхнюю фотографию.
Он нагнулся, подобрал чехол и стал рассматривать верхнюю фотографию. Потом вынул остальные и пролистал их. Полдюжины фото, в основном жена сэра Джона и два его сына. Гримстер убрал фотографии в чехол, оставив две, чехол вернул в бумажник, а бумажник положил в карман сэра Джона. Постоял над мертвецом и кончиками пальцев правой руки едва коснулся тыльной стороны левой ладони сэра Джона – она еще не остыла; под кожей прощупывались кости. Внезапно Гримстер схватил всю ладонь, крепко пожал ее и отвернулся.
С чемоданчиком в руках он вышел из комнаты и спустился по лестнице, ни с кем не встретившись. Дверь в комнату отдыха была закрыта, изнутри слышались голоса. Гримстер вышел в темноту, под завесь легкого дождя. Свет лился из двери рыболовной лавки и из окон бара на дальнем краю двора. Два местных ирландских сеттера явились из мрака, когда Гримстер подошел к машине сэра Джона, один ткнулся ему в ладонь.
Он отпер дверцу машины, положил чемоданчик на заднее сиденье и поехал по длинному неровному склону к дороге на Эксетер, мимо темнеющего вокзала в Эггесфорде, через узкую долину Тау, бежавшую по правую руку. Гримстер вел машину без мыслей, без чувств – холодный угрюмый человек, который ждал, когда настанет успокоение. В таком настроении он ехал быстро, точно зная, куда ему нужно; все возможные пути отхода были просчитаны, и оставалось только действовать. Гримстер пришпоривал машину, как живое существо, несущееся через темную ночь по блестящей от дождя дороге; и она словно давала ему слабое обещание успокоения, которого он ждал и которое либо омрачит остаток его налитых мукой дней и полных отчаянными снами ночей, либо позволит жить и не сталкиваться ни с чем из запретного прошлого.
Через милю фары выхватили у начала соснового бора по левую руку сельский трактор, устало выползавший, словно жук, с мутными фарами, с проселка на шоссе. Гримстер увидел его за пятьдесят ярдов – трактор наполовину выдвинулся на шоссе. Гримстер направил «даймлер» правее, чтобы объехать трактор, но тут же почувствовал, как задние колеса заскользили. Он попытался рулем исправить занос. Ни страха, ни тревоги он не почувствовал – подготовка в Департаменте включала долгие часы на спецтреке со скользким покрытием. Однако сейчас – и он так и не узнал правды – руки на руле приняли решение, то ли переоценив свои способности, то ли поддавшись вернувшимся мыслям и чувствам, но какое-то решение было принято слишком быстро – Гримстер не успел понять его, только тело инстинктами плоти приветствовало судьбу, которую, возможно, несколько секунд спустя приветствовал бы и ум.
