Энтони Горовиц - Дом шелка. Новые приключения Шерлока Холмса
Я постучал в незаметную дверь рядом с воротами, и ее почти тут же открыл на удивление добродушный и даже общительный тюремщик, одетый в темно-синие блузу и брюки, на широком кожаном ремне висела связка ключей.
— Заходите, сэр. Заходите. Нынче внутри приятнее, чем снаружи, а такое, по правде говоря, случается не часто.
Он запер за нами дверь, и мы пошли через двор ко вторым воротам, поменьше, которые, однако, не уступали по надежности первым. Меня встретила гробовая тишина — в этом было что-то зловещее. На ветке сидела всклокоченная черная ворона — других признаков жизни не было. Свет быстро угасал, но фонари пока не зажгли, и у меня было чувство, что я попал в царство теней, в мир, начисто обесцвеченный.
Мы вошли в коридор, на одной стороне которого была открытая дверь, — через нее меня и провели в маленькую комнату, там стоял стол, два стула, одинокое окно выходило прямо на кирпичную стену. Сбоку — шкафчик, на крючках болталось примерно пятьдесят ключей. Прямо передо мной висели большие часы, секундная стрелка двигалась как-то задумчиво, делая паузу перед каждым шажочком, словно подчеркивая, как медленно тянется время для всех, кого угораздило сюда попасть. Под часами сидел человек. Он был в той же форме, что и встретивший меня работник, но с позолоченной отделкой на фуражке и плечах, что говорило о его высоком ранге. Он был в возрасте, с бобриком седых волос и суровым взглядом. Увидев меня, он с трудом поднялся и вышел из-за стола.
— Доктор Ватсон?
— Да.
— Меня зовут Хокинс. Я начальник тюрьмы. Вы пришли навестить господина Шерлока Холмса?
— Да. — Я произнес это слово, и меня внезапно охватил страх.
— К сожалению, вынужден сообщить вам, что утром он заболел. Уверяю вас, мы сделали все возможное, чтобы создать ему условия, подходящие для столь известного человека, хотя его обвиняют в очень серьезном преступлении. Его поместили отдельно от других преступников. Я лично навестил его несколько раз и имел удовольствие с ним разговаривать. Заболел он внезапно, ему сразу же была оказана медицинская помощь.
— Что с ним?
— Не представляем. Он пообедал в одиннадцать и вскоре позвонил в звонок, прося о помощи. Мои люди нашли его на полу камеры — он лежал, корчась от боли.
Сердце мое сковало холодом. Именно этого я и опасался.
— Где он сейчас? — спросил я.
— В лазарете. У нашего врача, доктора Тревельяна, есть несколько комнат, которые он держит на крайний случай. Осмотрев господина Холмса, он попросил перевести его туда.
— Я должен сейчас же его видеть, — заявил я. — Я сам медик…
— Конечно, доктор Ватсон. Я ждал вас, чтобы отвести туда.
Но выйти мы не успели — за нашими спинами я уловил какое-то движение, и человек, которого я знал более чем хорошо, преградил нам дорогу. Если инспектор Гарриман уже знал о болезни Холмса, эта новость его не сильно удивила. Наоборот, вид у него был апатичный, он прислонился к дверному косяку и, казалось, сосредоточил все свое внимание на золотом кольце, украшавшем его средний палец.
— Что тут такое, Хокинс? — спросил он. — Шерлок Холмс заболел?
— Серьезно заболел, — объявил Хокинс.
— Какая жалость! — Гарриман выпрямился. — А вы уверены, что он не симулирует? Утром я его видел — он был в добром здравии.
— Его осмотрели мой врач и я. Уверяю вас, сэр, он в тяжелом состоянии. Мы как раз идем к нему.
— Тогда я пойду с вами.
— Я вынужден возразить…
— Господин Холмс — мой заключенный, я расследую его дело. Можете возражать сколько вам угодно, но будет по-моему.
Он улыбнулся дьявольской улыбкой. Хокинс глянул на меня, и я понял — человек он порядочный, но спорить не смеет.
Втроем мы двинулись в недра тюрьмы.
Я был в таком состоянии, что почти не помню деталей, но какое-то впечатление осталось: тяжелые каменные плиты, ворота, которые скрипели и громыхали, когда их отпирали, а потом запирали за нами, зарешеченные окна, маленькие и высокие, чтобы заключенный ничего не видел… и бесконечные двери, одна за другой, все одинаковые, за каждой — исковерканная человеческая судьба. В тюрьме было на удивление тепло, а запах представлял собой странную смесь из овсяной каши, поношенной одежды и мыла. На пересечениях тюремных коридоров мы встретили несколько охранников, но заключенных не видели, за исключением двух стариков, тащивших корзину с бельем.
— Кто-то на прогулочном плацу, кто-то трудится, — ответил Хокинс на не заданный мной вопрос. — Здесь день начинается и заканчивается рано.
— Если Холмса отравили, его нужно немедленно отправить в больницу, — сказал я.
— Отравили? — Гарриман меня услышал. — Кто говорил об отравлении?
— Доктор Тревельян подозревает серьезное пищевое отравление, — отозвался Хокинс. — Он хороший человек. Все, что в его силах, он наверняка сделал…
Мы дошли до конца центрального блока — отсюда, подобно лопастям ветряной мельницы, отходили четыре основных крыла — и оказались, видимо, в зоне отдыха: йоркширский камень, высокий потолок, винтовая лестница из металла, наверху галерея по всей длине помещения. Над нашими головами висела сетка на случай, если найдутся желающие бросить что-нибудь сверху. Несколько человек в серой армейской форме сидели за столом и раскладывали в стопки детскую одежду.
— Это для детишек больницы Святого Эммануила, — объяснил Хокинс. — Мы ее здесь шьем.
Мы прошли через арку, поднялись по покрытым ковриком ступенькам. Я уже полностью потерял ориентировку и знал, что самому мне дорогу к выходу не найти. Я думал о ключе, он ведь при мне, спрятан в книге. Даже если я смогу передать его Холмсу, какой от этого прок? Ему нужна дюжина ключей плюс подробная карта. Впереди появились две двери со стеклянными панелями. Их тоже нужно было отпереть. Вот они распахнулись, и мы попали в совершенно пустую, но очень чистую комнату. Окон не было, но с потолка струился свет, а на двух столах в центре комнаты горели свечи — без них было бы темно. Тут же, в два ряда по четыре, стояло восемь коек — покрывала в сине-белую клетку, полосатые ситцевые наволочки. Мне сразу вспомнился мой полевой госпиталь, я часто видел там, как люди умирали, соблюдая дисциплину и не жалуясь, словно на поле боя. Только две койки были заняты. На одной лежал ссохшийся лысый человек, чей взор уже был обращен в мир иной. На другой койке лежало нечто мелкое и скрюченное, но это никак не мог быть Шерлок Холмс — не соответствовал по размеру.
От стола, за которым он работал, навстречу нам поднялся человек в заплатанном и потертом сюртуке. Мне сразу же показалось, будто я его знаю, а сейчас могу сказать, что и в имени его прозвучало что-то знакомое. Бледный, изможденный, рыжеватые бакенбарды словно увядали на щеках, массивные очки. Я бы дал ему лет сорок с небольшим, но жизнь основательно его потрепала и превратила в нервного ссохшегося старика. Тонкими белыми руками он сжимал собственные кисти. Он что-то писал, когда мы вошли, и ручка его текла — на указательном и большом пальцах я увидел чернильные пятна.
