Александр Эсаулов - Хозяин Зоны
Венька засунул ладони под живот и закусил губу, чтобы не заорать благим матом, а отец снова и снова поддавал жару, решив, видно, на прощание смыть с сына все грехи: и прошлые, от самого рождения, и будущие, до самой смерти.
Из баньки, наскоро одевшись в холодном предбаннике, они возвращались через огород, мимо колодца, прикрытого крышкой, чтобы вода не заледенела, по узкой тропке между высокими, в метр, сугробами. Было начало марта, зима чуть-чуть попятилась, снег уже не хрустел, как было всего две недели назад, а мягко утаптывался валенками, подшитыми черной кожей. Зашли в ограду и сразу почувствовали, как пахнуло теплом и свежим навозом из коровника. В сенцах ждала мать, которая, увидев, как отец с сыном шли по огороду, выскочила их встретить.
— С легким паром, батюшка. — Она протянула мужу большой деревянный ковш с беловатой жидкостью.
Отец приложился и залпом выпил с пол-литра браги.
— С легким паром, сынок. — Мать снова нацедила в ковш хмельного напитка и протянула Ивану.
Венька, которого после бани мучила жажда, с удовольствием выпил брагу.
— Ну, мужики, пора и перекусить.
У Веньки в училище нежданно-негаданно состоялся досрочный выпуск. Командование не сочло нужным объяснить, в силу каких причин принято такое решение, и лишь туманно намекнуло на сложную политическую обстановку в стране. Венька всю свою недолгую жизнь прожил в деревне, потом служил в Красной Армии. Собственно, даже не в Красной Армии, а в войсках НКВД. В 1934 году НКВД объединили с ОГПУ, образовав в составе НКВД Главное управление государственной безопасности, сокращенно ГУГБ. Управление кадров ГУГБ тут же прошерстило кадры НКВД, подобрав для себя молодых перспективных ребят, и отправило их на обучение в свои училища. В один из таких наборов попал и Венька. Только-только сняли, как врага народа, Ягоду и назначили на пост наркома внутренних дел Ежова.
Венька удивлялся: «Как же так? Еще вчера Ягода был верный ленинец и несгибаемый сталинец, его портреты висели в каждой казарме. Не знаю, как другие, а я ему верил… И вот на тебе! Не мог же он за один день стать врагом? И как получилось, что его допустили до самого верха? И кто допустил? Почему не проверили раньше?..»
Конечно, Венька ни с кем не делился своими сомнениями, понимая, что за такие мысли можно самому загреметь под вышак, но они постоянно лезли в голову, не давали ему спать. Венька загонял эти мысли в самый дальний уголок своей души, стараясь забыть о них, но вскоре понял, что деваться от постоянно возникающих вопросов просто некуда. Тогда он попытался придумать разумное объяснение тому, что произошло. «Может, Ягоду завербовали? — размышлял Иван. — Или, может, он сошел с ума, спился?»
Веньке, как простому русскому человеку, проще было поверить в то, что нарком внутренних дел спился, а не в то, что Ягода не смог руководить огромным аппаратом НКВД или, что еще хуже, предать дело Ленина-Сталина, за что и был смещен товарищем Сталиным.
По окончании училища Ивану Максимовичу Гребенкину присвоили звание сержанта государственной безопасности, и он получил двухнедельный отпуск. Перетянутый новенькой поскрипывающей портупеей, с тускло поблескивающими кубиками в петлицах, Венька явился в Синиловцы, произведя переполох не только среди деревенских незамужних девок, но и среди прочего местного населения. Он был первый, кому удалось достичь таких высот. Сержант государственной безопасности! Это звучит!
После отпуска Веньке предстояло отбыть в Москву, а оттуда — в распоряжение Управления государственной безопасности НКВД УССР. Об этом ему шепнул дружок, работавший писарем при отделе кадров училища. Официально Венька знал только одно: он едет в Москву за назначением. Но именно этот факт и сразил наповал всех деревенских: ничего себе! Высокого полета птица, этот Венька, раз его судьбой сама Москва распоряжается!
Отъезд должен был состояться завтра, а сегодня, перед прощальным ужином, отец решил устроить сыну баньку. На ужин были приглашены два отцовых брата, Венькины крестные, а также председатель колхоза — пусть знают наших! Сын в Москву едет! Это тебе не шуточки! А может, при начислении трудодней и зачтется! Среди приглашенных был и бригадир, под чьим руководством отец работал комбайнером, и просто хорошие знакомые — словом, человек двадцать деревенских. А сколько еще заглянет незваных гостей, так того никто не знал.
Загодя поставили брагу, купили пару бутылок казенной водки, налепили пельменей из оставшегося мяса телушки, зарезанной еще пару месяцев назад. В ход пошла квашеная капуста, соленые рыжики да белые грузди, такие ядреные и крепкие, что и ножом не сразу разрежешь. Наварили картошки, из десятка яиц соорудили селянку, напекли шанежек из муки, которой матери удалось наскрести. А как же, ведь не каждый день сына в Москву провожаешь!
К вечеру в бревенчатой избе гремело застолье. После браги плясали так, что, казалось, каблуки на новых Венькиных сапогах не выдержат и отлетят.
Самолет летит,
Колеса стерлися,
Мы не ждали вас,
А вы приперлися!..
Под дробный перестук каблуков и переливы старенькой гармошки дружно пели:
Ах, сватья моя,
Дорогая сватья,
Давай сошьем
Парошные платья…
А затем, хорошо подвыпив, орали уже и вовсе скабрезные:
У овина куст малины,
Я малину оббрала,
Провались ты, это место,
Где я первый раз дала!
Крестная лихо лупила каблуками по половицам и размахивала платочком над головой. Мужики хохотали, а женщины прыскали в кулаки:
— Вот Авдотья, вот оторва…
Расходились далеко за полночь. Шли по деревне, пугая собак частушками и глухим топотом по утоптанному снегу.
На следующее утро, еще затемно, продрав глаза и опохмелившись кружкой браги, отец пошел запрягать в сани лошадь, которую он заранее попросил у председателя. Железнодорожная станция Ардаши, где только и можно было сесть на поезд, находилась в десяти километрах от деревни Синиловцы. Пешком по мартовскому снегу, да еще в утренних сумерках и в одиночку — такая прогулка не только тяжела, но и опасна: по весне шалили оголодавшие за зиму волки.
Когда лошадь была запряжена, отец подошел к кровати. Венька тихо сопел, закинув руку за голову.
— Эй, сынок, вставай. Пора ить… Венька!
— А?.. Что?.. Вставать? Я еще маненько…
— Вставай, вставай! Паровоз ждать не будет!
Венька нехотя разлепил глаза и потянулся. Возле печки неслышно хлопотала мать, ее лицо, подсвеченное пламенем горящих в печи дров, казалось строгим. На загнетке, в чугунке, варились два десятка пельменей, припасенных от вчерашней гулянки.
