Агата Кристи - Тайна лорда Листердейла
— Он носил его с собой в кармане плаща, — заявил инспектор. — Благодаря этому джентльмену мы его задержали, — он указал на Джеймса.
Через мгновение Джеймс принимал поздравления и ему жали руку.
— Мой дорогой друг, — сказал лорд Эдвард Кэмпион, — вы его сами заподозрили?
— Да, — ответил Джеймс. — Мне пришлось выдумать целую историю о том, как он влез ко мне в карман, чтобы доставить его в полицейский участок.
— Это замечательно, — сказал лорд Эдвард. — Просто замечательно. Если вы не обедали, то должны отобедать с нами. Правда, сейчас уже поздновато, около двух часов.
— Нет, — сказал Джеймс. — Я не обедал, но… — Ни слова больше, ни слова, — сказал лорд Эдвард. — Раджа хочет вас поблагодарить за то, что вы нашли его изумруд. К тому же я не слышал еще всей истории.
Они вышли из полицейского участка и стояли на ступеньках.
— Мне кажется, — сказал Джеймс, — я должен рассказать вам подлинную историю.
Он так и поступил. Лорд Эдвард очень развеселился.
— Это самый удивительный случай, о котором я когда-нибудь слышал в своей жизни, — заявил он. — Теперь я понял все. Стащив камень, Джон тут же побежал в купальный домик, так как знал, что полиция будет обыскивать весь дом. Я иногда надеваю эти старые брюки, когда хожу на рыбалку, никто к ним даже и не притрагивается. И он мог вытащить камень оттуда, когда бы только захотел. Представляю, как он обомлел, когда сегодня пришел туда и увидел, что камня нет. А когда появились вы, он понял, что это именно вы унесли камень. До сих пор я не могу поверить, что вам удалось его раскусить, несмотря на то что он изображал детектива.
«Сильный человек», — подумал Джеймс, — знает, когда надо быть искренним, а когда проявлять осторожность».
Он вежливо улыбался, когда его пальцы коснулись отворота пиджака и нащупали маленький серебряный значок не очень широко известного клуба «Мертон Парк Супер Сайклинг Клуб». Удивительное совпадение, но Джон тоже был его членом!
— Привет, Джеймс!
Он обернулся. С другой стороны улицы его звали Грейс и сестры Сопворс. Он повернулся к лорду Эдварду.
— Извините, я на минутку.
Он перешел на другую сторону улицы и подошел к ним.
— Мы собираемся фотографироваться, — сказала Грейс. — Хотя, может, ты и не захочешь пойти с нами.
— К сожалению, не смогу, — ответил Джеймс. — Сейчас я как раз собираюсь пообедать с лордом Эдвардом Кэмпионом. Это вон тот не очень-то шикарно одетый человек. Он хочет представить меня радже Марапутны.
Он вежливо приподнял шляпу, а затем присоединился к лорду Эдварду.
Лебединая песнь
В Лондоне было майское утро — и одиннадцать часов.
Мистер Коуэн стоял у окна номера-люкс отеля «Ритц» и смотрел на улицу, повернувшись спиной к излишне навязчивому великолепию гостиной. Это были апартаменты госпожи Паулы Незеркофф, знаменитой оперной певицы, только что прибывшей из Нью-Йорка. С ней-то и ожидал сейчас встречи мистер Коуэн, ее импресарио. Услышав, что дверь открылась, он стремительно обернулся, но это была только мисс Рид, секретарша мадам Незеркофф, особа бледная и деловитая.
— О, так это вы, милочка! — воскликнул мистер Коуэн. — Мадам еще не вставала, нет?
Мисс Рид покачала головой.
— А сказала мне: быть в десять, — заметил мистер Коуэн. — Уже час как жду.
В его голосе не было ни горечи, ни удивления. Мистер Коуэн давно уже привык к капризам этой артистической натуры. Мистер Коуэн был высокий мужчина с гладко выбритым лицом, пожалуй, чересчур мускулистый, чересчур уж безупречно одетый. Его волосы были черными и блестящими, а зубы — вызывающе белыми. А вот дикция у него была не совсем безупречной: он нечетко произносил «с», не то чтобы шепелявил, но чуть-чуть не дотягивал до твердости, предписанной речевым эталоном.
Не требовалось особого взлета фантазии, чтобы догадаться, что фамилия его отца была, по всей видимости, Коэн, если не просто Кон.
Дверь спальни открылась, и оттуда выскочила хорошенькая горничная-француженка.
— Мадам встает? — с надеждой спросил Коуэн. — Ну же, Элиза, рассказывайте.
Элиза красноречиво вскинула руки к потолку.
— Мадам зла этим утром как сто чертей. Недовольна всем. Эти чудесные желтые розы, которые мосье прислал ей вчера вечером… Это, говорит, все хорошо для Нью-Йорка, но только идиот мог прислать их ей в Лондоне.
В Лондоне, говорит, только красные розы и мыслимы, и тут же распахивает дверь и швыряет бедные цветочки в коридор — и попадает прямо в проходящего мимо мосье, а он tres comme il faut[32] и даже, думаю, военный. Он, конечно, выражает всяческое недовольство, и правильно, по-моему, делает.
Мистер Коуэн лишь удивленно поднял брови и, достав из кармана маленький блокнот, черкнул карандашом: «розы — красные».
Элиза поспешно юркнула в коридорчик. Коуэн снова отвернулся к окну, а Вера Рид уселась за стол и принялась вскрывать и сортировать письма. Десять минут прошли в молчании, после чего дверь спальни с грохотом распахнулась, и в гостиную стремительно ворвалась сама примадонна. Комната тут же стала казаться меньше. Вера Рид — еще бесцветнее, а импозантный Коуэн — весь как-то сник, сразу отступив на задний план.
— Так-так, дети мои, — произнесла Паула. — Неужели я опоздала?
Она была высокой и не слишком полной для певицы женщиной. У нее до сих пор были изумительные руки и ноги, замечательно стройная шея и прекрасные волосы темно-рыжего рдеющего оттенка, собранные ниже затылка в тяжелый узел, и, даже если тут не обошлось без хны, выглядели они от этого ничуть не менее эффектно. Она была уже не молода — ей было лет сорок? — но черты ее лица сохранили привлекательность, хотя вокруг темных сверкающих глаз уже появились предательские морщинки. Она смеялась, как ребенок, обладала прекрасным пищеварением и дьявольским темпераментом. И считалась лучшим драматическим сопрано своего времени. Она стремительно развернулась к Коуэну.
— Ты все сделал, как я говорила? Убрал это отвратительное английское фортепьяно и выкинул его прямо в Темзу?
— Да, я достал вам другое, — ответил Коуэн, указывая в угол комнаты.
Незеркофф подлетела к фортепьяно и подняла крышку…
— «Эрар», — проговорила она. — Это уже лучше. Посмотрим…
Чарующе-нежный голос, слившись с арпеджио, дважды с легкостью одолел октаву, потом, мягко взяв более высокую ноту, задержался на ней, все набирая и набирая силу, пока наконец постепенно не смолк, растворившись в звенящей тишине.
— Ах, ну что за голос! — совершенно искренне восхитилась Паула Незеркофф. — Даже в Лондоне он звучит изумительно!
