Рекс Стаут - Второе признание
Из ста слов, произнесенных им за эти девять часов, только девять — по одному в час — имели отношение к упомянутой уловке. Незадолго до ужина он буркнул мне:
— В котором часу сегодня вечером мистер Коэн будет свободен?
Я ответил, что где-то ближе к полуночи.
После ужина он снова устроился в своем кресле в кабинете и закрыл глаза. Я подумал: «Господи, наверное, это дело будет для Ниро Вулфа последним. На его раскрытие у него уйдет вся оставшаяся жизнь». Я и сам в тот день изрядно потрудился — стоит ли весь вечер сидеть на копчике и вслушиваться в дыхание шефа? Прикинув варианты, я решил отправиться к Филу и погеройствовать в бильярд; я уже открыл рот, чтобы предать мое намерение гласности, но Вулф открыл рот на секунду раньше.
— Арчи. Пусть мистер Коэн приедет сюда как можно быстрее. И захватит с собой фирменный бланк «Газетт» и конверт.
— Да, сэр. Что, все сорняки уже выкорчевали?
— Не знаю. Увидим. Вези его сюда.
Похоже, дело сдвинулось. Я набрал номер и после нескольких минут ожидания — для утренней газеты время было самое авральное — услышал голос Лона Коэна:
— Арчи? Хочешь поставить мне виски?
— Нет, — твердо возразил я. — Сегодня тебе суждено остаться трезвым. Во сколько сможешь быть здесь?
— Это где?
— В кабинете Ниро Вулфа. У него есть чем с тобой поделиться.
— Уже поздно, — голос Лона зазвучал по-деловому. — Если материал тянет на последние городские новости, говори сразу.
— Нет, тут другое. Этому материалу надо дозреть. Но дело серьезное, и, вместо того, чтобы посылать к тебе мальчика на побегушках, то есть меня, Вулф хочет видеть тебя лично… когда приедешь?
— Я могу прислать человека.
— Нет. Давай сам.
— Оно стоит того?
— Да. Скорее всего.
— Через три часа. Самое раннее.
— Идет. Только никуда не заглядывай пропустить стаканчик, я тебе, так и быть, налью, и бутерброд получишь. Кстати, принеси фирменный бланк «Газетт» и конверт. У нас с канцтоварами туго.
— Это что, хохма какая-то?
— Нет, сэр. Ничего общего. Ты даже можешь получить повышение.
Положив трубку, я повернулся к Вулфу:
— Можно совет? Если он вам нужен кротким как ягненок и на такое дело не жалко бифштекса, я скажу Фрицу, пусть достанет мясо из морозилки и начнет его оттаивать.
Вулф сказал, что дело вполне стоит бифштекса, и я пошел на кухню шушукаться с Фрицем. Потом вернулся в кабинет и еще какое-то время вслушивался в дыхание Вулфа. Так пробежал час. Наконец он открыл глаза, выпрямился, достал из кармана сложенные листы бумаги — это были листы из его блокнота.
— Доставай блокнот, Арчи, — сказал он тоном человека, принявшего окончательное решение.
Я вытащил блокнот из ящика, снял колпачок с ручки.
— Если это не сработает, — зарычал он на меня, будто я был виноват, — другого средства нет. Я пытался что-то изобрести, оставить лазейку на случай неудачи, но ничего не выходит. Либо мы берем его на эту наживку, либо не берем вовсе. Бумага простая, через два интервала, две копирки.
— Заголовок, дата?
— Ничего не надо, — нахмурившись, он уставился на извлеченные из кармана страницы. — Первый абзац:
«19 августа 1948 года в восемь часов вечера в холле девятого этажа многоквартирного дома на Восточной Восемьдесят четвертой улице в Манхэттене собрались двадцать человек. Все они занимали высокие посты в коммунистической партии США, и встреча эта была одной из ряда подобных, призванных разработать стратегию и тактику проведения избирательной кампании Прогрессивной партии и ее кандидата на пост президента Соединенных Штатов Генри Уоллеса. Один из них, высокий, поджарый человек с подстриженными коричневыми усами, говорил:
«Мы должны постоянно помнить, что не можем доверять Уоллесу. Мы не можем полагаться на его личность, на его интеллект. Мы можем положиться на его тщеславие, это несомненно, но, разыгрывая эту карту, нам следует помнить, что в любую минуту он может что-нибудь выкинуть, и тогда Ставка даст нам приказ избавиться от него».
Американская коммунистическая верхушка под словом Ставка подразумевает Москву или Кремль. Возможно, это мера предосторожности, хотя непонятно, зачем она нужна, коль скоро они встречаются в обстановке секретности. Возможно, все объясняется их привычкой вообще ничего не называть своим именем.
«Заговорил еще один из них, тучный, лысоватый мужчина с пухлым лицом…»
Часто заглядывая в листы, Вулф продолжал диктовать, пока я не исписал тридцать две страницы; он посидел, чуть выпятив губы, и велел мне все перепечатать. Что я и сделал, как было велено, через два интервала. Заканчивая страницу, я передавал ее ему, и он проглядывал ее с карандашом в руках. Обычно в надиктованный и перепечатанный текст он почти не вносил изменений, но тут, видимо, счел дело как из ряда вон выходящее. Я с ним был полностью согласен. Текст чем дальше, тем становился горячее. В нем содержались десятки подробностей, о которых не имел права знать никто ниже помощника комиссара, если, конечно, сведения были верны. Я хотел спросить об этом Вулфа, но времени оставалось мало, и я отложил вопрос на потом.
Вулф дочитывал последнюю страницу — и тут зазвонил звонок на двери; я пошел открывать и впустил Лона.
Когда мы только познакомились, Лон был рядовым сотрудником, или просто сотрудником, теперь же в городской редакции «Газетт» он был вторым по старшинству. Он вознесся, но это, насколько я знал, никоим образом не ударило ему в голову, разве что в ящике стола он стал держать расческу и каждый вечер, прежде чем прилипнуть к стойке любимого питейного заведения, тщательно начесывал шевелюру. В остальном высокая должность никак на нем не отразилась.
Он пожал руку Вулфу и повернулся ко мне:
— Эй, мошенник ты эдакий, ты мне обещал… а-а, все есть. Здравствуй, Фриц. Ты единственный, кому в этом доме можно доверять, — он взял с подноса стакан, кивнув Вулфу, опорожнил его на треть и сел в красное кожаное кресло. — Я принес канцтовары, — объявил он. — Три листа. С удовольствием обменяю их на информацию из первых рук о том, как некто Сперлинг умышленно и злонамеренно отправил Луиса Рони к праотцам.
— Именно это я и хочу предложить, — сказал Вулф.
Голова Лона дернулась как от удара.
— Некто Сперлинг? — резко спросил он.
— Нет. «Именно это» тут не совсем корректно. С фамилией нам придется подождать. Но в остальном ясность полная.
— Черт подери, ведь уже полночь! Неужели вы думаете…
— Не сегодня. И не завтра. Но, как только у меня будет вся информация, к вам она попадет в первую очередь.
Лон взглянул на него. В комнату он вошел легкомысленным, беззаботным и жаждущим промочить горло, теперь он снова превратился в охочего до сенсаций журналиста. Исключительное право на материал об убийстве Луиса Рони — дело серьезное.
