Батья Гур - Убийство в кибуце
— Он знает, — нехотя ответил Михаэль, — знает.
Авигайль сидела, не произнося ни слова. Иногда казалось, что мужчины забыли о ее присутствии. Тем не менее Михаэлю не давали покоя выглядывавшие из рукавов ее трогательные запястья, и он не мог объяснить себе, почему она скрывает свои руки в длинных рукавах рубашки. Когда он и себе заказывал мятный чай, то обратил внимание на шум за карточным столом. По улице проезжали редкие машины, шурша шинами на повороте за углом кафе. Перед входом валялся всякий мусор — гнилые фрукты, пакеты, мятые пачки от сигарет. После такого долгого дня он и сам себе казался липким и пыльным. Из Иерусалима ему пришлось ехать в Петах-Тикву, оттуда в кибуц, а затем вновь возвращаться в Иерусалим. Ему было жаль, что он не заехал домой, а лишь позвонил, чтобы узнать, не приехал ли Иувал. Сын уже был дома, попользовался стиральной машиной и во время разговора по телефону уже доглаживал чистенькую военную форму. Ему дали отпуск до завтрашнего утра. Значит, они смогут увидеться только утром, да и то ненадолго. Михаэль вспомнил телефонный разговор, когда он звонил сыну из кибуца, перед тем как отправиться в Иерусалим. В голосе Иувала не было иронии: «Папа, постарайся приехать. Нам с тобой хотя бы изредка встречаться надо». Он не упомянул о том, как ему тяжело приходится, но Михаэль догадался об этом по тому, что в голосе сына не было ни злости, ни горечи, а только нежность в сочетании с состраданием, которое доступно только тому, кто сам знает, что такое страдание. Михаэль ощутил одиночество сына и подумал, что пребывание в Вифлееме пошло ему на пользу и заставило повзрослеть. Плохо только, что ему пришлось оставить свою невесту. Ситуация осложнялась тем, что девушка находилась в Азе, где проходила службу в военной прокуратуре, поэтому встречаться им удавалось крайне редко. Михаэль часто представлял их вдвоем, когда они служили вместе. Они казались взрослыми детьми. Она стеснялась своей любви и того, что по выходным Иувал приводил ее в дом отца.
— Что тебе сказал обо всем этом Нахари? — добивался ответа Шорер.
— О чем именно? — в свою очередь спросил Михаэль.
— Об этом деле со Срулке. Что он думает о том, что и смерть Срулке могла быть насильственной?
— Ничего, — рассеянно сказал Михаэль, почувствовавший вдруг усталость и пустоту. Он снова обратил внимание на то, что пальцы Авигайль, которыми она все время перебирала завиток волос, были очень тонкими и прозрачными. — Он позвонил Кестенбауму и спросил, можно ли через пять недель обнаружить в теле следы паратиона.
— И что? — спросил Шорер.
— Ну, Кестенбаум посмотрел справочники и сказал, что такая возможность есть, — поморщившись, ответил Михаэль.
— Значит, нам нужно эксгумировать тело и провести вскрытие? — спросил Шорер. — Другими словами, я хотел спросить, есть ли у нас для этого достаточные основания?
— Это как посмотреть. Я все-таки не сказал Нахари, как он пришел в такому выводу.
— Кто пришел к выводу? — спросил Шорер.
— Дейв. Как Дейв пришел к такому выводу, — сказал Михаэль и тут же вспомнил большую грузную фигуру человека, сидевшего в своем жилище для холостяков на самом краю кибуца, недалеко от домика, где жил Янкеле, с которым, по его словам, у него были особые, тесные отношения.
— Пожалуйста, расскажи поподробней про этого Дейва, — попросила Авигайль. — После всего, что произошло сегодня, я нервничаю — как все обернется завтра, когда я появлюсь в кибуце. Меня эта перспектива вообще не радует. Но, как бы там ни было, мне бы хотелось узнать заранее как можно больше.
— Не напрягайся, — по-отцовски захотел успокоить ее Шорер, — ты там одна не будешь. Он, — Шорер посмотрел на Михаэля, — постоянно будет с тобой на связи.
— Это будет непросто. Все знают, кто я на самом деле, а их телефонный коммутатор фиксирует все входящие и исходящие звонки. Мы же не хотим, чтобы на телефон Авигайль шли звонки из полиции.
— А ты будешь прокрадываться к ней по ночам, — засмеялся Шорер, но, посмотрев на них и слегка улыбнувшись, уже серьезно сказал: — Ты решишь эту проблему, я в тебя верю.
— Я помню, что ты нам рассказывал, а также все материалы дела о семье и о Моше, — сказала Авигайль. — Мне понятно все, что говорилось о Янкеле, Гуте и Фане. Но я практически ничего не знаю про Дейва. Пожалуйста, расскажи о нем поподробнее. — Ее серые глаза смотрели выжидающе.
— Не знаю, что я тут делаю, — сказал Шорер, — и зачем ты меня во все это втянул, но раз уж скоро утро, то давай поговорим.
Михаэлю хватило нескольких фраз, чтобы описать домик, странные кактусы перед входом и отношения между Дейвом и Янкеле.
— Он живет здесь уже десять лет. Его приняли в члены кибуца после двухлетнего испытательного срока. — Рассказывая, он как будто слышал незлобивый смех канадца и его историю о том, как Дейва приняли в кибуц, несмотря на все его странности, которые, правда, сводились всего лишь к тому, что он усовершенствовал упаковочную машину и разводил кактусы. «Это наш самый большой успех, — твердил Дейв, размахивая кактусом в руке. — Мы из них делаем самый дорогой косметический крем». Увидев недоумение Михаэля, он засмеялся и пояснил: «Это мое изобретение».
Дейв рассказал, что в свободное время прививал кактусы друг другу и сумел получить интересные гибриды. В теплице, куда он отвел Михаэля, буйно цвели кактусы. Сам себя он называл мастером на все руки и утверждал, что нет такой вещи, которую он не смог бы починить. Кроме того, Моше отозвался о нем как о хорошем работнике, а Шула сказала, что он единственный, с кем у нее нет проблем при изменении рабочего расписания. Во время второго года кандидатского срока его отправили рабочим в столовую, и он убирал столы так, словно осуществилась самая большая мечта в его жизни. Он ни разу не пожаловался. Он также был единственным, кто работал на молочной ферме вместе с Гутой, которая с тех пор всегда просила присылать ей именно его. По словам Моше, Гута считала, что он умеет обходиться с коровами и они в него просто влюбились.
Авигайль поправила упавшие на лицо волосы и сказала:
— Когда человек умеет ладить с животными, это много о нем говорит.
— Итак, хотя ему уже сорок пять, он вегетарианец, приехал из Канады и живет один, хотя многие считают его человеком со странностями, его все-таки приняли в члены кибуца, — сказал Михаэль, вспоминая голос Дейва и его сильный акцент, не мешавший ему тем не менее бегло изъясняться на иврите.
— Поначалу меня старались познакомить со всеми одинокими женщинами в кибуце, а когда это не сработало, то меня стали посылать на все семинары и идеологические мероприятия по выходным. — Тут Дейв засмеялся, но, вновь приняв серьезный вид, сказал, что даже представить себе не мог, как серьезно в кибуце относятся к семейной жизни. Это вполне понятно, поскольку кибуц — одна большая семья, и семейная ячейка должна быть ее неотъемлемой частью. Однако, по мнению Дейва, эта семья была слишком буржуазной. Кибуц становился единой семьей, когда приходилось сталкиваться с бедой, какой, например, стала смерть Оснат, но в радостях жизни и праздниках энтузиазм семьи уже начинал угасать. — Вы заметили это? — спросил он у Михаэля.
