Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
Это не помешало ему наутро под предлогом недомогания уклониться от трапезы и выразить Соврези опасение, как бы он не опоздал на поезд.
Берта, как и накануне, следила за ними, облокотись на окно. Она провела последние два дня в такой растерянности, что сама себя не узнавала. Теперь она даже не смела задуматься о том, что творится в глубине ее сердца. Какой же, стало быть, таинственной силой обладал этот человек, так властно ворвавшийся в ее жизнь! Она хотела бы, чтобы он уехал и никогда больше не возвращался, и в то же время ей было ясно, что, случись так, мысли ее все равно полетят вслед за ним. Она боролась с чарами, не зная, радоваться ей или печалиться об этих необъяснимых чувствах, которые волновали ее и сердили, потому что были сильнее ее.
В этот день она решила спуститься в гостиную. Он тоже придет туда, хотя бы из вежливости, и когда она рассмотрит его поближе, побеседует с ним, лучше узнает, его очарование должно померкнуть — так ей казалось.
Она не сомневалась, что он вот-вот вернется, и подкарауливала его приход, готовая сойти вниз сразу же, как только завидит его на повороте дороги, ведущей в Орсиваль. Она ожидала, дрожа, как в лихорадке, снедаемая тревогой, словно перед сражением: она понимала, что это первое свидание наедине, в отсутствие мужа, будет решающим.
Шло время. Вот уже два часа назад они с Соврези покинули дом, а он все не возвращался. Куда же он пропал?
В ту самую минуту Эктор мерил шагами зал ожидания корбейльского вокзала, дожидаясь встречи с мисс Фэнси.
Наконец на станции поднялась суматоха. Служащие носились взад и вперед, носильщики катили через пути свои тележки, двери отворялись и с шумом захлопывались. Прибыл поезд.
Вскоре появилась мисс Фэнси.
Горе, радость, переживания не помешали ей позаботиться о своем туалете: никогда еще она не была так вызывающе хороша и элегантна. На ней было платье цвета морской волны с треном в полметра длиной, необъятная бархатная накидка и шляпка из тех, какие именуются «пугало», потому что лошади на бульварах пугаются их и встают на дыбы.
Едва заметив Эктора, стоявшего у выхода из вокзала, она вскрикнула, бросилась к нему, расталкивая людей, оказавшихся на ее пути, и повисла у него на шее, смеясь и плача.
Говорила она очень громко, так что ее могли услышать все окружающие, да притом еще и жестикулировала, что не вполне соответствовало ее туалету.
— Ты не застрелился, — тараторила она. — Как я страдала! Но сейчас я так счастлива!
Треморель отбивался как мог, пытаясь умерить эти бурные проявления чувств, потихоньку отстраняя ее, обрадованный и в то же время раздраженный; он выходил из себя при виде устремленных на них взглядов: истый парижанин, он привык оставаться незаметным в толпе. Между тем никто из приезжих не уходил. Все стояли разинув рты, глазели, ждали, что будет дальше. Их окружили, вокруг них уже собралась толпа.
— Пойдем же, — пробормотал Эктор, теряя терпение.
И увлек ее прочь, надеясь ускользнуть от простодушного и бесцеремонною любопытства бездельников, для которых всякое зрелище в диковинку. Но не тут-то было. Зеваки не отставали. Несколько жителей Корбейля взгромоздились на империал омнибуса, курсирующего между вокзалом и городком, и попросили кучера ехать шагом, чтобы не терять этих удивительных незнакомцев из поля зрения. И только после того, как Эктор с мисс Фэнси вошли в гостиницу, лошади перешли на рысь.
Таким образом, предсказания Соврези не оправдались; чересчур эффектное появление Дженни произвело сенсацию. Все переполошились, все бросились разузнавать, кто это; хозяйка гостиницы подверглась дотошным расспросам, и вскоре выяснилось, что господин, встречающий на вокзале столь эксцентричных дам, — близкий друг владельца «Тенистого дола».
Ни Эктор, ни Фэнси даже не подозревали, что послужили темой стольких пересудов.
Они весело завтракали в лучшем номере «Бель имаж», представлявшем собой просторную комнату с двумя огромными кроватями, единственным окном, которое выходило на площадь, и картинами в великолепных рамах, покрытыми великолепным лаком, изображающими всадников.
Дабы объяснить свое воскрешение из мертвых, Треморель сплел более или менее правдоподобную историю, где ему самому отводилась героическая роль, способная удвоить восхищение его любовницы.
Затем мисс Фэнси стала строить планы на будущее — надо отдать ей должное, вполне благоразумные.
Решившись, несмотря ни на что и даже более, чем когда-либо, остаться верной разоренному Эктору, она собиралась отказаться от квартиры за шесть тысяч франков, продать мебель и заняться честным ремеслом.
Дженни и вправду разыскала одну свою старую приятельницу, искусную модистку, и та была не прочь вступить в дело, если подруга вложит деньги, а она — знание ремесла. Они вместе купят шляпную мастерскую в квартале Бреда, а уж у них в руках она будет процветать и принесет недурной доход.
Дженни выкладывала все это с весьма важным видом, щедро пересыпая свой рассказ особыми словечками, а Эктор хохотал. Эти коммерческие прожекты представлялись ему безумно смешными, но он был тронут самоотверженностью молодой, хорошенькой женщины, которая готова была трудиться, что-то делать, лишь бы угодить ему.
К сожалению, настала пора прощаться.
Фэнси приехала в Корбейль с намерением пробыть там неделю, но граф объявил ей, что это решительно невозможно. Она долго плакала, сердилась, но потом утешилась мыслью, что приедет в следующий вторник.
— Прощай, прощай, — повторяла она, целуя Эктора, — до свидания, и помни обо мне! — И добавила с улыбкой, шаловливо погрозив ему: — Мне следовало бы поостеречься: мои попутчики рассказали, что знают твоего друга, а его жена, по их словам, — первая красавица Франции. Это правда?
— Право, не знаю! Не обратил внимания.
Эктор не лгал. Хоть это было и не заметно, но он все еще не оправился от ужасов своего несостоявшегося самоубийства. Душевные потрясения оглушают подчас не меньше, чем удары по голове; Эктор был оглушен и не замечал ничего вокруг. Однако слова «первая красавица Франции» пробудили его любопытство, и в тот же вечер он поспешил наверстать упущенное. Когда он вернулся в «Тенистый дол», друга его еще не было дома, а г-жа Соврези сидела над книгой в ярко освещенной гостиной.
Эктор уселся напротив нее, но не слишком близко; теперь он мог ее разглядывать, время от времени роняя какую-нибудь ничего не значащую фразу.
Первое его впечатление было не в пользу Берты. Он нашел, что красота ее слишком скульптурна и чересчур совершенна. Он пытался отыскать какой-нибудь изъян, но не мог; ему почти страшно было смотреть на это прекрасное неподвижное лицо, на эти светлые глаза, разившие, словно клинки. Быть может, он, человек по природе своей слабый, нерешительный, нестойкий, инстинктивно опасался этой энергической, действенной, бесстрашной натуры.
