Агата Кристи - Пропавшая весной (Вдали весной)
Поезд, как она уже отметила, пришел очень кстати. Он появился именно тогда, когда рухнули последние барьеры, которые она воздвигала всю жизнь, — рухнули, смытые лавиной страха и одиночества.
Для нее, как и для всякого человека, оказавшегося наедине с собой, наступило прозрение. Она поняла саму себя. И, хотя в данную минуту она выглядела как самая обыкновенная путешествующая англичанка, утомленная тяготами длительного странствия, тем не менее ее сердце и ум находились в состоянии самоуничижения, которое охватило ее, когда она, одинокая и потерянная в пустыне, сидела на песке, подавленная тишиной и жгучим солнечным светом.
Она совершенно механически отвечала на замечания и вопросы индуса.
— Почему мэмсахиб не вернулась к ленчу? Ленч был готов и ждал вас. Очень хороший ленч. Скоро уже пять часов, для ленча уже поздно, но, может быть, выпьете чаю?
— Да, — отвечала она, — можно выпить и чаю.
— Где пропадала мэмсахиб? Я обошел всю гостиницу, но мэмсахиб нигде не было, Никто не видел, в какую сторону пошла мэмсахиб.
Джоанна ответила, что уходила в пустыню очень далеко, дальше чем обычно.
— Это не безопасно. Это совсем не безопасно. Мэмсахиб могла потеряться. Никто не видел, в какую сторону она пошла. Мэмсахиб могла заблудиться и не вернуться совсем.
Да, спокойно согласилась она, она в самом деле заблудилась, но, к счастью, выбрала правильное направление и смогла найти дорогу назад. Сейчас она хочет выпить чаю и немного отдохнуть. В котором часу отправляется поезд?
— Поезд отправляется в восемь тридцать вечера. Он немного подождет, не привезет ли автомобиль новых пассажиров. Но сегодня автомобиль не придет: слишком много воды, русла рек переполнены. Там все бурлит. — Индус взмахнул руками, сделал устрашающее лицо и грозно зашипел: — ф‑ф‑у‑у‑ш!
Джоанна кивнула в знак того, что понимает, о чем он говорит.
— У мэмсахиб очень усталый вид, — присмотревшись к ней, озабоченно произнес индус, — Мэмсахиб, наверное, очень расстроена?
Нет, оказала Джоанна, ничем она не расстроена.
— Мэмсахиб выглядит совершенно другой, — покачал головой индус.
Да, равнодушно подумала Джоанна, мэмсахиб теперь другая. Возможно, на лице у нее проступает разница между той, прежней Джоанной и нынешней. Она поднялась в спальню чтобы переодеться, и остановилась перед засиженным мухами зеркалом.
В самом ли деле разница так заметна? Внимательно осмотрев себя в зеркале, Джоанна вынуждена была признать, что теперь она выглядела старше. Под глазами появились темные куги. Лицо покрывал слой желтой пыли и пота.
Умывшись, она причесала гребнем волосы, слегка припудрилась, коснулась губ помадой и посмотрела снова.
Разница все же была заметна. Теперь ее лицо выглядело по‑иному, всеми чертами и выражением глаз излучая глубокую душевную искренность и спокойствие.
Каким же все‑таки самодовольным существом она была! Ее охватило сильное отвращение к себе самой. Эта неприязнь к себе прежней, это недовольство собой, той, какой она была до этого дня, было для нее новым, еще непривычным чувством.
Родни, думала она, Родни.
Снова и снова она повторяла в мыслях это имя.
Это имя стало для нее символом ее цели. Рассказать ему все, абсолютно все, не щадя себя и ничего не скрывая. Это, она чувствовала, было самое главное. Они должны начать новую жизнь, пока еще не поздно. Она скажет ему: "Я глупая, себялюбивая женщина. Ты мудрый, ты великодушный; научи меня, как жить!"
"Он должен простить меня", — думала Джоанна. Родни великодушный, он простит ее, думала она. Он очень хороший, чуткий и добрый человек, теперь она понимала это со всею отчетливостью. Он никогда не питал ненависти к ней. Вот потому его все любят, и дети без ума от него, а прислуга только и смотрит, как бы ему угодить. Даже Эверил, при всем своем упрямстве, никогда не переставала любить его. У Родни друзья — по всему городу. Родни, думала она, в жизни никого не обидел.
Джоанна вздохнула. Она чувствовала себя уставшей. Все тело ломило, словно она несколько дней работала, не разгибая спины.
Она выпила чаю и легла в постель, чтобы отдохнуть до обеда, после чего она сразу же должна была сесть в поезд.
Она уже не чувствовала ни нетерпения, ни страха, ни тоски по какому‑нибудь занятию или развлечению. Мысли‑ящерицы уже не показывались из своих норок, они больше не пугали ее.
Он наконец узнала и поняла себя, и это понимание даровало ей душевное спокойствие.
Теперь она хотела лишь одного — отдыхать, лежать, ни о чем не думая, с пустыми, успокоившимися мыслями, различая в глубине сознания, как в тумане, милое лицо Родни…
И вот она уже сидит в поезде, в своем спальном вагоне, в своем купе, и слушает проводника, перечисляющего железнодорожные катастрофы, имевшие место на этой дороге за последние пятнадцать лет. Джоанна предъявила кондуктору свой билет, паспорт и с удовольствием приняла его заверения, что на первой же станции он отправит телеграмму в Стамбул и заново забронирует для мадам одно место в спальном вагоне Восточного экспресса. Джоанна заодно попросила его отправить из Алеппо еще одну телеграмму следующего содержания:
"Путешествие задерживается. Все в порядке. Люблю. Джоанна".
Родни должен получить эту телеграмму до ее приезда.
Словом, все было устроено, предусмотрено и оговорено, а ей самой ничего не оставалось делать и не о чем было заботиться. Теперь она могла совершенно расслабиться, что она и сделала с огромным удовольствием.
Впереди ее ожидали пять дней мира и спокойствия, пока экспрессы "Восточный" и "Тавры" будут с бешеной скоростью нести ее на запад, с каждым днем все больше приближая ее к Родни и к прощению.
На следующий день, рано утром, они прибыли в Алеппо. До сих пор Джоанна оставалась единственным обитателем своего купе, поскольку сообщение с Ираком прервалось и пассажиров совсем не было. Но на этой станции скопилось очень много пассажиров, так что поезд оказался набит битком. Как обычно, было много сутолоки, недоразумений с вещами. С перрона доносились крики носильщиков, громкие разговоры, протесты, поздравления, споры, — и все это, произносимое на разных языках, смешивалось в единый гул вокзала.
Джоанна ехала в первом классе, в том самом единственном в экспрессе "Тавры" спальном вагоне со старомодными двухместными купе, предназначавшемся для таких, как она, пассажиров.
Но вот дверь отодвинулась в сторону, и в купе вошла высокая женщина в черном платье. За нею почтительно следовал проводник, который вел за собой целую толпу обремененных кладью носильщиков. Вскоре купе оказалось заполненным почти до отказа дорогими кожаными чемоданами с геральдическими коронами в уголках.
