Агата Кристи - Загадочное происшествие в Стайлзе
Они очень коварная и беспринципная пара! В то время как Алфред находился под подозрением, мисс Ховард потихоньку вела подготовку к иной dénouement.[62] Она приехала из Миддлингхэма, имея в запасе кое-какие предметы. Ее никто не подозревает, никто не обращает на нее внимания; она свободно передвигается по всему дому. Поэтому в удобный момент в комнате Джона прячет бутылочку от стрихнина и пенсне, а на чердаке — черную бороду. Потом сама же и позаботилась, чтобы эти вещи были своевременно обнаружены.
— Не понимаю, почему они хотели свалить вину на Джона, — заметил я. — Ведь намного легче было бы опорочить Лоуренса.
— Да, пожалуй, но не так надежно. Все улики против Лоуренса — результат чистой случайности. Должно быть, это порядком раздражало интриганов.
— Однако поведение Лоуренса было довольно странным, — задумчиво произнес я.
— Да, но вы, конечно, знаете, чем это было вызвано?
— Нет.
— Вы не поняли, что он предполагал, будто это преступление совершила мадемуазель Цинтия?
— Нет! — с удивлением воскликнул я. — Это… это же невероятно!
— Нисколько. У меня тоже возникла подобная мысль. Я думал об этом, когда задавал мистеру Уэллсу вопрос о завещании. Подозрениям в ее адрес способствовали и порошки бромида, которые она готовила для миссис Инглторп, и ловкое перевоплощение в мужчину во время маскарадных вечеров, как нам рассказала Доркас. Откровенно говоря, против нее было больше улик, чем против кого-либо другого.
— Вы шутите, Пуаро!
— Нет. И я скажу вам, что заставило мсье Лоуренса побледнеть, когда он вместе со всеми вошел в комнату матери в ту трагическую ночь и увидел ее лежащей с явными признаками отравления. Глянув через ваше плечо, Лоуренс заметил, что дверь в комнату Цинтии не заперта на засов.
— Но он же сам сказал, что дверь была закрыта на засов! — возразил я.
— Совершенно верно, — сухо согласился Пуаро. — Именно это и подтвердило мои подозрения, что дверь не была на засове. Мсье Лоуренс просто пытался выгородить мадемуазель Цинтию.
— С какой стати?
— Да потому, что он в нее влюблен!
Я засмеялся:
— Ну, Пуаро, тут вы очень ошибаетесь! Как мне известно, он не только не влюблен в нее, но она ему определенно не нравится.
— Кто это вам рассказал?
— Сама Цинтия.
— La pauvre petite![63] И она была этим озабочена?
— Нет! Сказала, что ей это совершенно безразлично.
— Значит, далеко не безразлично, — заметил Пуаро. — Вот такие они… les femmes![64]
— То, что вы говорите о Лоуренсе, для меня просто удивительно, — заметил я.
— Почему? Это же было совершенно очевидно. Разве мсье Лоуренс не делал кислую мину всякий раз, когда мадемуазель Цинтия беседовала или смеялась с его братом? Он вбил в свою длинную голову, что мадемуазель Цинтия влюблена в мсье Джона. Когда Лоуренс вошел в комнату матери, он, конечно, понял, что она отравлена, но тут же пришел к поспешному и совершенно неверному выводу, будто мадемуазель Цинтии об этом что-то известно. Он чуть не пришел в отчаяние и тут же раздавил башмаком кофейную чашку, так как помнил, что Цинтия заходила накануне вечером к его матери. Мсье Лоуренс решил, что не должно быть никакой возможности провести анализ содержимого этой чашки, и принялся усердно и абсолютно бесполезно твердить, что его мать умерла «естественной смертью».
— А при чем тут «еще одна кофейная чашка»? — поинтересовался я.
— Видите ли, я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне было необходимо удостовериться. Мсье Лоуренс даже не подозревал, что я имел в виду, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если найдет эту чашку, то с его любимой будет снято подозрение. И он был совершенно прав!
— Еще одно. Что значили предсмертные слова миссис Инглторп?
— Они, конечно, были обвинением в адрес ее мужа.
— Господи, Пуаро! — вздохнул я с облегчением. — По-моему, теперь вы объяснили абсолютно все! Я очень рад, что все так счастливо кончилось! Джон и Мэри помирились.
— Благодаря мне.
— Как это… благодаря вам?
— Мой дорогой друг, разве вы не понимаете, что только судебный процесс свел их снова вместе? Я был убежден, что Джон Кавендиш любит жену, так же как и она его. Но они слишком отдалились друг от друга. И все это произошло по недоразумению. Она вышла за него замуж не по любви. Он это знал. Человек он по-своему чувствительный и не хотел навязываться. Однако стоило ему отдалиться, как в ней пробудилась любовь. Оба они люди невероятно гордые, и гордость неумолимо все больше отдаляла их друг от друга. Джон завел интрижку с миссис Рэйкс, а Мэри Кавендиш намеренно поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштейном. Вы помните тот день, когда арестовали Джона Кавендиша? Как вы видели, я мучительно размышлял, прежде чем принять решение!..
— Да, ваше беспокойство было вполне понятно.
— Извините меня, mon ami, но вы ничего не понимали. Я пытался решить, надо ли немедленно снять вину с Джона Кавендиша или нет? Я был в силах сразу его оправдать… хотя это могло привести к невозможности осудить настоящих преступников. Они решительно не подозревали о моих истинных намерениях до самого последнего момента, и это частично объясняет мой успех.
— Вы хотите сказать, что могли бы спасти Джона Кавендиша от суда? — удивился я.
— Да, друг мой, но я решил эту проблему в пользу «счастья женщины». Ничто, кроме огромной опасности, через которую им обоим пришлось пройти, не сблизило бы вновь эти две гордых души!
Я уставился на Пуаро в молчаливом изумлении. Какова самоуверенность этого человека! Никому в мире не пришло бы в голову восстановить семейное счастье с помощью суда по обвинению в убийстве!
— Догадываюсь, о чем вы думаете, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Никто, кроме Пуаро, не решился бы на такое! И вы не правы, осуждая мое решение. Счастье мужчины и женщины — величайшее благо на земле!
Слова Пуаро вызвали в моей памяти недавние события. Я вспомнил, как Мэри — бледная, измученная — лежала на диване и прислушивалась… прислушивалась… Вот внизу прозвенел колокольчик. Мэри подскочила. Пуаро открыл дверь и, встретив ее страдальческий взгляд, мягко кивнул. «Да, мадам! — сказал он. — Я вам его возвращаю!» Он отошел в сторону, и, выходя из комнаты, я увидел глаза Мэри, когда Джон Кавендиш заключил жену в объятия.
— Очевидно, вы правы, Пуаро! — тихо произнес я. — Да, это величайшее благо на земле!
Неожиданно кто-то постучал, и в открытую дверь заглянула Цинтия:
— Я… я только…
