Росс МакДональд - Тайна художника
У меня почему-то сложилось впечатление, что все эти дни на меня давит прошлое, затрудняя нормальное дыхание… Услышав стук, миссис Джонсон открыла дверь довольно быстро: казалось, она ждала этого визита.
— Что вы еще хотите? — спросила она, проявляя уже не гнев, а всего лишь безразличие.
— Мы хотели поговорить с вами о некоторых событиях, происшедших в прошлом… Среди этих событий была и смерть Вильяма Меада…
— Я никогда не слышала это имя… — спокойно ответила она.
При этом миссис Джонсон не вздрогнула, даже не изменилась в лице, вопреки нашим ожиданиям. Просто оставалась такой же инертной и безразличной ко всему окружающему.
— Я позволю себе освежить вашу память, миссис Джонсон, — холодно прореагировал на ее отрицательный ответ Генри Пурвис. — Из полученной мной информации следует, что некий Вильям Меад был в давние годы вашим мужем. Позднее, когда его убили в драке в Аризоне в 1943 году, его тело перевезли сюда, по месту его прежнего жительства до призыва в армию. Эта информация ошибочна?
Взгляд темных глаз миссис Джонсон оставался таким же малоподвижным и безмятежно спокойным. Однако после внутренних раздумий она тихо ответила:
— Я уже как-то совсем забыла об этом… Всегда умела вычеркнуть из памяти неприятное… то, что хотела забыть навечно… К тому же моя неудавшаяся жизнь затмила то мрачное прошлое… Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать…
— Вы подозреваетесь в совершении преступления! — резко вмешался я. — Каждое неосторожное движение может ускорить ваш арест.
— В чем же меня подозревают? — спросила она, оставаясь такой же спокойной. — Я не убивала Вильяма Меада, это ведь произошло далеко отсюда, в Аризоне. Я находилась тогда здесь, в Санта-Тереза, ежедневно работая санитаркой. Когда мне сообщили о смерти Вильяма, я пережила самый страшный шок в своей жизни… Да и теперь все еще чувствую его последствия… И всегда буду ощущать это… Когда закапывали тело в землю на кладбище, мне самой хотелось лечь рядом с ним в гроб…
После этой горькой тирады я почувствовал сострадание к пожилой, перенесшей много горя и бедствий женщине. Но постарался пока подавить эти чувства, вспомнив ее жестокость, хитрость и вероломство по отношению к окружающим ее людям.
— Но ведь убили не только одного Вильяма Меада, — возразил я. — Лишились жизни также Поль Гримес и Якоб Вайтмор, — те люди, которые имели общие дела с вами и вашим мужем. Поля Гримеса убили здесь неподалеку, на этой самой улице, а Якоба Вайтмора вы утопили, возможно, в собственной ванне.
Миссис Джонсон посмотрела на меня: в ее взгляде явно читалось удивление.
— Я ничего об этом не знаю… — покачала она головой, все такая же спокойная.
— Лучше оставим пока это, Арчер, — тихо, но настойчиво сказал мне Пурвис. — Допрос свидетелей и подозреваемых — не моя область, думаю, ею вскоре займется окружной прокурор.
— Как это займется? — неожиданно вскричала миссис Джонсон, будто на нее нашел какой-то внезапный приступ возбуждения. — Вы не имеете права преследовать меня лишь за то, что я бедная женщина, не имеющая друзей и влияния. Живу с полусумасшедшим мужем, который даже не знает, кто он такой, из-за своей болезни…
— А кто же он такой? — спросил я.
Миссис Джонсон боязливо посмотрела на меня и, закусив губу, ничего не ответила.
— Почему же ваш муж носит фамилию Джонсон? — настойчиво продолжил я. — Вы были когда-нибудь женой Герарда Джонсона? Или Рихарда Хантри, убившего на вилле настоящего Джонсона и принявшего его личину?
— Ничего больше я вам не скажу! — резко и твердо проговорила миссис Джонсон.
Генри Пурвис находился уже на крыльце, видимо, не желая иметь ничего общего с моим ортодоксальным методом ведения допроса, основанном на крепком и неотступном нажиме на подозреваемых.
Видя бесполезность дальнейшего разговора с окаменевшей миссис Джонсон, я также последовал за ним.
Здесь же, на Олив-стрит, мы с Пурвисом распрощались и разошлись в разные стороны.
* * *Сидя в своей машине, пока не зашло солнце, я попытался упорядочить все известные детали этого трудного, тесно связанного с прошлым, запутанного дела. Оно уже далеко вышло за пределы поисков картины, ставших первыми шагами моего расследования.
«…Истоки всей проблемы следует искать именно в прошлом… Видимо, следует начать с ссоры между братьями… Между Рихардом Хантри и его кровным братом Вильямом Меадом… Рихард, похоже, присвоил и картины Вильяма и его девушку… Его снедала зависть и гордость… В их последней ссоре, достигшей апогея, они жестоко подрались… Осилив или жестоко избив Вильяма, Рихард бросил его тело в песках Аризоны… Потом поспешно, чтобы избежать обвинений в убийстве брата, он быстро уехал за пределы досягаемости штата, поселившись в Санта-Тереза, захватив с собой девушку, из-за которой они давно соперничали. Хотя убийство всегда являлось преступлением, требующим долгого и тщательного расследования, Рихарда Хантри почему-то не трогали и ни разу не вызвали в Аризону для допроса… Вскоре он преуспел среди художников Калифорнии. Казалось, смерть Вильяма стала питательной средой для его таланта художника… В течение последующих семи лет Рихард Хантри превращается в известного и талантливого художника. Затем он неожиданно меняет свою жизнь и исчезает. В это время покидает больницу для инвалидов друг войны Герард Джонсон, хорошо знавший Вильяма Меада и, бесспорно, Рихарда Хантри».
Здесь я глубоко задумался. «Что-то не клеится!!.. Герард Джонсон приходил к Рихарду Хантри два раза… Сперва один, а потом взял с собой вдову Вильяма и ее сына… Там, в мастерской Хантри, они о чем-то долго говорили, видимо, поспорили, поссорились… В результате чего этот второй визит Герарда Джонсона стал для него последним… Рихард Хантри его убил, а потом с помощью жены и слуги Рино закопал труп в оранжерее на своей вилле… Затем, словно решив покаяться в только что совершенном им зле, Рихард Хантри неожиданно бросает все. Оставив уже прочно завоеванное положение в обществе и в среде художников, он исчезает и принимает фамилию только что убитого им Герарда Джонсона, заняв место в давно осиротевшей семье Вильяма Меада. Вместе с женой и сыном Вильяма он поселяется в старом доме на Олив-стрит и, прожив там, как узник, долгие двадцать пять лет, превращается в горького, вечно пьяного отшельника…»
Опершись локтями на рулевое колесо, я продолжал строить логическую цепь происшедшей трагедии.
«…В течение первых лет своей новой жизни под личиной Герарда Джонсона, еще до того, как возраст и алкоголь обеспечили Рихарду Хантри-Герарду Джонсону соответствующую репутацию соседей, он был вынужден тянуть лямку узника. Он находил отдых лишь уединяясь на чердаке, в своей маленькой мастерской. Здесь он становился на какие-то часы самим собой, занимаясь любимым делом… С какого-то времени Фред, наверное, начал что-то подозревать или даже замечать то, что отец, уединившись, занимается рисованием. Он начал полусознательно, полуинтуитивно идентифицировать своего отца с неожиданно исчезнувшим из города художником Рихардом Хантри. Кульминацией этих напряженных исканий стала мнимая кража из дома Бемейеров картины-портрета, чтобы выяснить, когда было создано это полотно. Когда Фред принес картину домой, отец ночью ее выкрал из комнаты сына и спрятал в своей мастерской. Именно здесь, на чердаке, и был ранее нарисован по памяти портрет молодой Милдред Меад нынешним отцом Фреда… Потом она была продана на базаре Якобу Вайтмору, затем Полю Гримесу, и, наконец, Рут Бемейер… Наконец, она исчезла в том же доме, где была создана… Круг замкнулся…»
