Арнольд Беннет - «Великий Вавилон»
— А теперь, мистер Хэйзел, — обратился к нему Раксоль, — может быть, вы доставите мне удовольствие и позавтракаете со мной? Если вы согласны, то я бы желал отправиться туда, где вы обыкновенно завтракаете.
Так случилось, что Теодор Раксоль и Джордж Хэйзел, таможенный чиновник, завтракали вместе в Сити. Завтрак состоял из бараньих котлет и кофе. Миллионер вскоре убедился, что он напал на очень сообразительного и проницательного человека.
— Скажите, — спросил Хэйзел, когда они закурили, — можно ли вообще доверять репортерам?
— Что вы хотите этим сказать? — спросил заинтригованный вопросом Раксоль.
— Вот вы миллионер, так ведь? Часто приходится читать интервью с миллионерами, которые описывают собственные вагоны, яхты на Гудзоне, мраморные конюшни и так далее и тому подобное. Может, и вы обладаете всеми этими атрибутами богатства?
— У меня есть собственный вагон на Центральной Нью-Йоркской железной дороге и паровая яхта водоизмещением в две тысячи тонн, хотя и не на Гудзоне. В настоящее время она стоит на Ист-Ривере. Придется также признаться, что конюшни моей виллы выложены мрамором. — Раксоль засмеялся.
— А! Ну теперь я могу поверить, что завтракал с миллионером, — улыбнулся Хэйзел. — Странно, что такие факты, сами по себе маловажные, очень много говорят воображению. Теперь вы кажетесь мне настоящим миллионером. Вы сообщили мне несколько подробностей личного характера, я отвечу вам тем же. Я получаю триста фунтов в год, да, пожалуй, еще фунтов шестьдесят зарабатываю в свободное от службы время. Живу один в двух комнатках. Я имею ровно столько, сколько мне надо, и в неслужебное время занимаюсь тем, что мне вздумается. Что же касается службы, то я из принципа делаю как можно меньше, ведь между нами и дирекцией ведется борьба, причем именно за последней всегда остается победа. Мы друг другу взаимно подставляем ножку, и таким образом поддерживается равновесие. Все принимают, знаете ли, такие условия участия в войне, и ни одно из распоряжений администрации не имеет авторитета десяти заповедей.
Раксоль рассмеялся.
— Не можете ли вы сегодня днем освободиться? — спросил он.
— Конечно, могу: стоит только попросить кого-нибудь из товарищей подписываться за меня — и я свободен.
— Хорошо. Я бы хотел отвести вас в «Великий Вавилон». Там мы наконец сможем свободно поговорить о моем деле. А потом я бы не прочь познакомиться с вашей командой.
— Это будет прекрасно, — заметил Хэйзел. — Мои два молодца — ленивейшие из всех бездельников, которых вы когда-либо видели. Они обладают колоссальным аппетитом и слишком падки на пиво, но отлично знают реку, а также свое дело и готовы выполнить все, что только возможно, если им хорошо заплатят и не будут слишком их торопить.
Вечером, едва только стемнело, Теодор Раксоль с новым своим другом Джорджем Хэйзелом пустились в путь на одном из выкрашенных черной краской яликов, принадлежавших таможне. В лодке сидело двое гребцов, вольные дети реки; они вели жизнь отличную от жалких, по их мнению, жителей берегов, в чем видели громадное преимущество над последними. Была облачная, душная ночь, ни одна звезда не отражалась в воде, стоявшей очень низко. Мрачные громады кораблей на якоре, преимущественно принадлежавших океанским компаниям, высоко поднимались из воды, сонно колышась на буях мертвых якорей. С обеих сторон высились гладкие стены пакгаузов, точно серые фантомы, простиравшие вперед причудливые очертания своих подъемных кранов. К западу, около Тауэра, виднелся величественный мост. Вниз по реке, к востоку, целый лес труб и мачт смутно вырисовывался на фоне мрачного неба. Громадные баржи, каждой из которых управлял всего один человек, загромождали реку. Порой какой-нибудь буксир, усердно пыхтя, проходил мимо, возвещая о себе красными и зелеными сигналами и таща за собой неповоротливый хвост. Там пароход с ярко освещенными иллюминаторами направлялся к пристани, чтобы высадить груз в две тысячи утомленных экскурсией пассажиров.
Все кругом было словно окутано какой-то тайной и казалось необычным, неведомым, непонятным. По мере того как плоская маленькая лодочка скользила по воде, то прячась в тени громадного корпуса корабля, рядом с натянутыми канатами, то проплывая мимо покрытых зеленой тиной буйков, Раксолю все меньше и меньше верилось, что он находится в сердце Лондона, в самом прозаическом городе мира. Ему казалось, что среди необъятной водной шири с ним могли приключиться в этот вечерний час самые удивительные вещи. Он был охвачен ощущением другого мира — ощущением, которое часто бывает у человека, находящегося в обстановке слишком отличной от его обыденной жизни. Самые обыкновенные звуки: оклик какого-нибудь матроса, звон цепи или отдаленный гул сирены — казались его напряженному уху звуками, полными зловещего значения. Заглядывая за борт лодки в темную воду, миллионер спрашивал себя, какие ужасные тайны хранятся в ее мрачной глубине. Но, ощупав рукой дуло своего револьвера, он почувствовал некоторое успокоение.
Гребцам была дана инструкция медленно двигаться по направлению к Пулу — как называется часть Темзы за Тауэром. Эти люди не были уведомлены о настоящих целях экспедиции, но теперь, когда они уже находились далеко от берега, Хэйзел счел возможным дать им кое-какие разъяснения.
— Нам хочется отыскать один довольно-таки подозрительный катер, — сказал он. — Моему другу очень важно напасть на его след.
— Что же это за судно, сэр? — спросил один из гребцов, человек с одутловатым лицом, по-видимому, совершенно неспособный ни на какое серьезное умственное усилие.
— Не знаю, — ответил Раксоль, — но, насколько я могу судить, оно имеет футов шестьдесят в длину и выкрашено черной краской. Думаю, что я бы узнал его, если бы оно нам попалось.
— Ну, по таким приметам не очень-то много найдешь! — воскликнул другой гребец, но тотчас осекся: он, так же как и его товарищ, получил от Теодора Раксоля английский соверен в виде предварительного вознаграждения, а английский соверен способен заглушить все саркастические насмешки, свойственные свободной профессии гребцов на Темзе.
— Я заметил еще одну вещь, — внезапно вспомнил Раксоль, — я и забыл сказать вам об этом, мистер Хэйзел: винт катера, по-видимому, работал не совсем правильно, а будто прихрамывая.
Оба гребца покатились со смеху.
— Ну, теперь я знаю, что вам надо, — заявил толстяк, — это катер Джека Эверета, прозванный «Беглецом». У него был четырехлопастный винт, но одна лопасть сломалась.
— Ей-богу, это точно он! — подтвердил другой гребец. — И если он вам нужен, так я не далее как сегодня утром видел его лежавшим на берегу около Черри-Гарденс-Пира.
