Энн Перри - Смертная чаша весов
— Вы сдались! — сказала фон Рюстов слегка удивленно, однако в ее голосе было больше презрения, чем непонимания.
Оливер решил не поддаваться на провокацию, но не выдержал, хотя и попытался не дать ей это заметить:
— Так я представляю себе реальное положение вещей. У нас нет выбора. Мой долг — сказать вам, как все обстоит на самом деле, и дать наилучший совет из возможных. А вы сами должны выбрать образ действий.
Дама вскинула брови.
— Сдамся ли я до битвы или буду сражаться до последнего? Какая ирония судьбы! Это та самая дилемма, перед которой стоит моя страна. И ради моей страны я отказываюсь ассимилироваться, хотя мы не сможем победить в войне. Да, я выбираю войну.
— И в этой войне вы тоже проиграете, мадам, — сказал юрист, уступая. Ему очень не хотелось этого говорить. Графиня была упряма, неразумна, высокомерна и себялюбива, но обладала мужеством и своеобразным чувством чести. А главное, она так страстно любила свою страну… Но в конечном счете Зора пострадает, и Рэтбоуну больно было это сознавать.
— Значит, вы говорите, что я должна отозвать обвинение, сказать, что солгала, и попросить у этой твари прощения? — запальчиво спросила фон Рюстов.
— Вам придется. Вопрос в том, хотите ли вы сделать это в частном порядке теперь или с широкой оглаской в обществе, когда она докажет на суде, что ваши обвинения безосновательны.
— Ничего в частном порядке быть не может, — заметила графиня. — Будьте уверены, Гизела сделает так, чтобы об этом узнали все, иначе в чем же тогда смысл ее оправдания?.. Ну и ладно. Я не отзову обвинение. Она его убила. А то, что вы не можете найти доказательств факта, самого факта не отменяет.
Оливер почувствовал горечь от того, что она как будто возлагает на него вину.
— Но для закона это меняет всю ситуацию, — едко возразил он. — Ну что мне сказать, чтобы вы наконец меня поняли? — Он услышал в своем голосе нотки отчаяния. — Создается впечатление, что мы располагаем вполне серьезными данными в поддержку теории убийства Фридриха. Симптомы агонии напоминают скорее отравление тисовым ядом, чем последствия внутреннего кровоизлияния. Мы даже можем настоять на эксгумации тела и на вскрытии.
Сказав это, Рэтбоун удовлетворенно отметил, как его собеседница сморгнула от отвращения.
— Но, если это даже и подтвердит нашу теорию, Гизела остается единственным человеком, который не имеет никакого отношения к отраве из тиса! — продолжил он. — Она ни разу за все время болезни Фридриха не покинула его комнату. И ради всего святого, мадам, если вы считаете, что он был убит в силу политических причин, так заявите же об этом во всеуслышание! Не жертвуйте своей репутацией, обвиняя в убийстве единственного человека, который не может быть в этом виноват, и действуйте во имя восстановления справедливости.
— Что же вы предлагаете? — спросила Зора голосом, слегка хриплым от усилия говорить беспечно. — Сказать, что я обвиняю Клауса фон Зейдлица? Но он невиновен!
Она все еще стояла перед камином. Огонь отбрасывал красные отблески на ее юбку. За окном начинало темнеть.
— Вы знаете, что это не Клаус, — сказал Оливер и внезапно ощутил прилив надежды. — Тогда возьмите назад обвинение, но мы будем продолжать расследование, чтобы найти доказательства для представления дела в полицию. Скажите правду! Скажите, что вы убеждены в факте убийства, но не знаете, кто убил. И что упомянули имя Гизелы с одной только целью: заставить прислушаться к вам и начать расследование. Извинитесь перед нею. Скажите, что теперь вы осознали, как были не правы, подозревая ее, и выразите надежду на то, что она простит вам ошибочное суждение и вместе с другими сделает все возможное для обнаружения истины. В этом она вряд ли сможет вам отказать! Иначе дело будет выглядеть так, словно она действительно соучастница в преступлении. Я напишу вам черновик заявления.
— Нет, не напишете! — яростно отрезала Зора, и глаза ее засверкали. — Мы пойдем в суд на прежних основаниях.
— Но мы не должны этого делать! — возмутился адвокат.
Почему эта женщина так тупа и несговорчива?! Она только причиняет себе лишнюю боль….
— Монк узнает все, что сможет, — добавил Оливер.
— Хорошо. — Фон Рюстов круто повернулась и стала смотреть в окно. — Тогда скажите, чтобы он узнал все к началу процесса — нам надо иметь свидетельства в мою пользу.
— Он может не успеть.
— Тогда скажите ему, чтобы поторопился.
— Возьмите назад обвинение против Гизелы! — настойчиво повторил Рэтбоун. — Тогда процесс не состоится. Она может потребовать возмещения за моральный ущерб, но я подам встречное заявление с вашей стороны, так что…
Женщина резко дернулась и сверкнула глазами в его сторону.
— Вы отказываетесь принять мои указания, сэр Оливер? Я употребила правильный термин? Указания!
— Но я пытаюсь дать вам совет, — сказал юрист в отчаянии.
— А я слышала ваш совет и отклонила его, — перебила графиня с ожесточением. — Я, очевидно, не в силах заставить вас понять следующее: я уверена, что это Гизела убила Фридриха, и не собираюсь обвинять еще кого-то в угоду вашему хитроумному плану. Между прочим, я не думаю, что такой план сработал бы.
— Но она его не убивала! — сказал Оливер громче и пронзительнее, чем желал бы. Однако Зора уже довела его до изнеможения. — Вы не можете доказать то, чего не было. И я не хочу быть с вами заодно и пытаться это сделать.
— Но я уверена, что это было, — твердо ответила фон Рюстов, выражая всем своим видом решительность и несгибаемость. — И ваша должность, по-моему, — быть не судьей, а консультантом. Не так ли?
Рэтбоун глубоко вздохнул.
— Мой долг — сказать вам правду, которая состоит в следующем: если Фридрих был действительно убит отравой из листьев тиса, тогда Гизела — единственный человек из всех, чьи поступки могут быть прослежены ежечасно, и поэтому с уверенностью можно утверждать, что убила не она.
Зора несговорчиво смотрела на адвоката, высоко подняв голову. Но ей нечего было противопоставить его логике. Ее защитник одержал победу в споре, и ей невольно приходилось признать его победу.
— Если вы хотите отказаться от ведения дела, сэр Оливер, я вас освобождаю, — сдалась она. — Вам не надо беспокоиться о том, что ваша честь будет запятнана. Я, видимо, ждала от вас большего, чем вы можете дать.
Юрист почувствовал невероятное облегчение и сразу же устыдился этого.
— А что вы собираетесь предпринять? — спросил он уже гораздо мягче. Напряжение его спало, чувство обреченности медленно уходило, но вместо этого все ощутимее заявляло о себе чувство поражения, словно он утрачивал какую-то возможность. Более того, он ощутил одиночество.
