Агата Кристи - Лощина
Однако он продолжал сидеть неподвижно. Он устал… очень устал. Эта усталость… такая давняя. Ему чего-то хотелось, страшно хотелось… И вдруг мелькнула мысль: «Я хочу домой».
Вот это да! Откуда такие мыслишки? Что значит домой?! У него ведь никогда не было дома. Родители жили в Индии; он вырос в Англии у дядюшек и тетушек, которые перекидывали его от праздника до праздника из одного дома в другой. Пожалуй, здесь, на Харли-стрит[9], – его первый постоянный дом.
Воспринимал ли он свое нынешнее жилище как дом? Он покачал головой. Конечно, нет! Как врачу, ему страстно хотелось понять смысл этого необычного желания с точки зрения медицины. Что же он все-таки имел в виду? Что означала эта промелькнувшая внезапно мысль?
«Я хочу домой…» Должно же быть что-то, какой-то образ… Он прикрыл глаза. Должны быть какие-то истоки.
Внезапно перед ним возникла яркая синева Средиземного моря, пальмы, кактусы, опунции[10]. Он даже почувствовал запах раскаленной летней пыли и освежающую прохладу воды после долгого лежания на прогретом солнцем песке… Сан-Мигель![11]
Джон был удивлен и немного встревожен. Он давно не вспоминал о Сан-Мигеле и, уж конечно, не хотел бы туда вернуться! Все это принадлежало прошлому.
Было это двенадцать… четырнадцать… пятнадцать лет назад. И поступил он тогда правильно! Решение его было абсолютно верным. Конечно, Веронику он любил безумно, но из этого все равно ничего бы не вышло. Вероника проглотила бы его живьем. Она законченная эгоистка и никогда этого не скрывала. Всегда хватала все, что хотела, но его ей не удалось захватить. Он сумел спастись. Пожалуй, с общепринятой точки зрения, он плохо поступил по отношению к Веронике. Попросту говоря, он ее бросил! Дело в том, что он сам хотел строить свою жизнь, а этого как раз Вероника и не разрешила бы ему сделать. Она намеревалась жить, как ей нравится, да еще иметь Джона в придачу.
Вероника была поражена, когда он отказался ехать с ней в Голливуд.
– Если ты в самом деле хочешь стать доктором, – сказала она надменно, – ты можешь, я думаю, получить степень и в Америке, хотя в этом нет никакой необходимости. Средств у тебя достаточно, а я… у меня будет куча денег!
– Но я люблю медицину. Я буду работать с Рэдли! – В его голосе, юном, полном энтузиазма, звучало благоговение.
Вероника презрительно фыркнула.
– С этим смешным старикашкой, пожелтевшим от табака?
– Этот смешной старикашка, – рассердился Джон, – проделал замечательное исследование болезни Прэтта!
– Кому нужна болезнь Прэтта?! – перебила его Вероника. – В Калифорнии очаровательный климат, и вообще – посмотрим мир! Это же так интересно! Но без тебя все будет совсем не то! Ты должен быть со мной, Джон. Ты мне нужен!
И тогда он сделал, с точки зрения Вероники, совершенно нелепое предложение: пусть она откажется от Голливуда, выйдет за него замуж и останется с ним в Лондоне.
Веронику это просто позабавило, но не поколебало: она поедет в Голливуд, она любит Джона, Джон должен жениться на ней, и они поедут вместе. В своей красоте и могуществе Вероника не сомневалась.
Джон понял, что у него есть только один путь: он написал ей письмо и разорвал помолвку. Он страшно переживал, но не сомневался в мудрости своего решения. Вернувшись в Лондон, он начал работать с Рэдли и через год женился на Герде, которая была полной противоположностью Веронике!
…Дверь открылась, и вошла его секретарь Берил Кольер.
– У вас еще одна пациентка. Миссис Форрестер.
– Знаю! – сказал он отрывисто.
– Я подумала, может, вы забыли.
Она пересекла комнатку и вышла в другую дверь. Некрасивая девушка эта Берил, но чертовски деловитая. Работает у него уже шесть лет. Никогда не ошибается, не спешит и не суетится. У Берил черные волосы, несвежий цвет лица и решительный подбородок. Чистые серые глаза Берил взирают на него и на всю остальную вселенную с бесстрастным вниманием – через стекла сильных очков.
Джон хотел иметь некрасивую секретаршу, без всяких причуд, и он ее получил, хотя иногда, вопреки всякой логике, чувствовал себя обойденным. Если верить всем романам и пьесам, Берил должна была быть беззаветно предана своему работодателю, однако он знал, что особым расположением с ее стороны не пользуется. Ни преданности, ни самопожертвования… Берил определенно смотрела на него как на обычное грешное человеческое создание. Иногда ему казалось, что она его просто недолюбливает.
Как-то раз Джон услышал, как Берил говорила своей приятельнице по телефону: «Нет, я не думаю, что он намного эгоистичнее, чем был. Пожалуй, более невнимателен к другим и неосмотрителен».
Он знал, что она говорила о нем, и чувство досады не покидало его целые сутки. И хотя безоговорочное восхищение Герды раздражало его, хладнокровная оценка Берил сердила не меньше. «В сущности, – подумал он, – меня раздражает почти все».
Тут что-то не так. Переутомление? Возможно. Нет, это лишь оправдание. Нарастающее нетерпение, раздражительность, усталость – все это имеет более глубокие причины. «Никуда не годится! – думал он. – Что со мной? Если бы я мог уйти…»
Опять эта неясная мысль, устремившаяся навстречу другой, уже определившейся: «Я хочу домой…»
Черт побери, 404, Харли-стрит и есть его дом!
Миссис Форрестер все еще сидит в приемной. Назойливая женщина! Женщина, у которой слишком много денег и столько же свободного времени, чтобы думать о своих болезнях.
Однажды кто-то сказал ему: «Вам, наверное, надоели богатые пациентки, вечно воображающие себя больными. Очевидно, испытываешь удовольствие, сталкиваясь с беднотой, которая обращается к врачу, когда что-то в самом деле неладно». Он даже усмехнулся! Чего только не болтают о бедноте! Видели бы они старую миссис Пэрсток, которая каждую неделю собирает лекарства из пяти разных клиник: бутылки с микстурами, мазь для растирания спины, таблетки от кашля, слабительное, пилюли для улучшения пищеварения! «Доктор, я четырнадцать лет пила коричневое лекарство. Только оно мне и помогает. А на прошлой неделе молодой доктор прописал мне белое лекарство. Оно никуда не годится! Это же понятно, верно? Я хочу сказать, доктор, коричневое лекарство я пью четырнадцать лет, а если у меня нет жидкого парафина и коричневых таблеток…»
Даже сейчас он ясно слышит этот визгливый голос… Отличнейшее здоровье! Ей не могли повредить даже все лекарства, которые она поглощала.
А вообще-то они похожи, сестры по духу – миссис Пэрсток из Тоттнема[12] и миссис Форрестер из Парк-Лейн-Корт.[13] Выслушиваешь их, потом царапаешь пером на листке плотной дорогой бумаги или на больничном бланке, как уж придется… Господи, как он устал от всего этого!
…Синее море, слабый сладковатый запах мимозы, горячий песок. Пятнадцать лет! Со всем этим давным-давно покончено. Да, слава богу, покончено! У него хватило мужества порвать… «Мужества? – хихикнул откуда-то изнутри маленький бесенок. – Ты это так называешь?»
Но ведь он поступил разумно, не так ли? Это было ужасно. Черт побери, это были адские мучения! Но он прошел через все это, вернулся в Лондон и женился на Герде. Взял на работу некрасивую секретаршу, а в жены – некрасивую женщину. Красотой он был сыт по горло! Видел, что может сделать с человеком красивая женщина, подобная Веронике, какой эффект производит она на всякого оказавшегося рядом мужчину. После Вероники Джону хотелось покоя, преданности, размеренной, упорядоченной жизни. Короче говоря, ему нужна была именно Герда! Он хотел, чтобы рядом был человек, который соответствовал его представлениям о жизни, кто безропотно выполнял бы его прихоти и не смел бы иметь собственных мыслей. Кто же это сказал? Настоящая трагедия – это когда у тебя есть все, чего ты желал.
Джон сердито нажал на кнопку вызова.
От миссис Форрестер он отделался через пятнадцать минут. Опять это были легкие деньги. Он снова выслушивал, расспрашивал, подбадривал, выражал сочувствие, отдавая часть своей целительной энергии. Снова выписывал рецепт на дорогое лекарство.
Болезненная, неврастеничная женщина, еле волочившая ноги, вышла из кабинета более твердым шагом, с румянцем на щеках и с ощущением, что жить все-таки стоит.
Джон Кристоу откинулся на спинку кресла. Теперь он свободен! Вот теперь он может подняться наверх, к Герде и детям, и не думать о болезнях и страданиях… Забыть об этом на все выходные!
И все-таки он чувствовал странное нежелание двигаться, непривычную потерю воли. Он устал… устал… устал…
Глава 4
Герда Кристоу сидела в столовой, уставившись на блюдо с бараньей ногой. Отослать мясо на кухню разогреть или не стоит? Если Джон еще задержится, мясо остынет, затвердеет и станет просто отвратительным. Но, с другой стороны, последняя пациентка уже ушла, Джон может появиться в любую минуту, и, если она отошлет мясо разогревать, ленч задержится, а Джон так нетерпелив… «Ты ведь знала, что я уже иду…» В его голосе будет подавленное раздражение, которое она так хорошо знает и которого так боится. Да и мясо пережарится и высохнет. Джон терпеть не может пережаренное мясо. Правда, остывшее мясо он тоже не любит. Во всяком случае, пока жаркое еще горячее и выглядит аппетитно.
