Жорж Сименон - Маленький человек из Архангельска
— Джина!
— Иду, — только теперь невнятно произнес Иона.
Покидая комнату, он взглянул в зеркало и увидел, что покраснел.
В этот час Палестри не был еще пьян. Впрочем, он даже к вечеру никогда не шатался. По утрам глаза у него были красные, заспанные, вид подавленный, но стаканчик-другой виноградной водки, предпочтительно итальянской — граппы, прибавлял уверенности его походке. Он пил не только граппу, которую Ле Бук заказывал специально для него, но и все, чем его угощали или что он находил в других барах, встречавшихся по пути. Спустившись, Иона увидел, что зрачки тестя уже поблескивают, а лицо оживленно.
— Где Джина? — просил тот, бросив взгляд в сторону кухни, где ожидал ее увидеть.
Его тоже удивило, что зять спускается со второго этажа, тогда как внизу никого нет; казалось, он ждет объяснений. Времени раздумывать у Ионы не было. Его застали врасплох — как только что у Фернана. И раз уж он однажды упомянул про Бурж, то не лучше ли продолжать в том же духе?
Он ощутил потребность защищаться, хотя ничего не натворил. Палестри подавлял его своей грубостью, своей рослой фигурой, сухой и узловатой.
— Она уехала в Бурж, — пробормотал Иона, чувствуя, что говорит неубедительно, а его взгляд за толстыми стеклами очков убегает от взгляда собеседника.
— К Лут?
— Так она мне сказала.
— Она попрощалась с матерью?
— Не знаю.
Луиджи лениво вошел в кухню и, по примеру Джины достав из буфета бутылку красного вина, поставил ее на клеенку рядом со стаканом.
— Когда она уехала?
Позже Иона ломал голову, почему в ту минуту он вел себя, как будто был в чем-то виновен. Вспомнил, например, про чемодан жены в стенном шкафу. Если бы она уехала к подруге накануне, то взяла бы его с собой. А так выходило, что она ушла из дома сегодня. Поэтому он ответил:
— Сегодня утром.
Луиджи протянул руку к стакану, но, казалось, был в нерешительности, не веря словам Ионы.
— Автобусом семь десять?
Ионе пришлось подтвердить: другого автобуса до половины двенадцатого не было, а тот еще не проходил.
Это было глупо: он опутывал себя ложью, одна ложь тащила за собой другую, и он никак не мог выбраться из этой сети. В семь утра рынок пустовал. Это был промежуток между оптовиками и мелкими торговцами в розницу. Мать Джины обязательно увидела бы ее, да та и сама зашла бы в лавку попрощаться. Другие тоже бы ее заметили. Бывают улицы, где люди живут в своих домах, как в водонепроницаемых отсеках, разве что знают соседей в лицо. Площадь Старого Рынка была не такой: она смахивала на казарму, где двери всегда открыты, — там все всегда знали, что делается в соседних семьях.
Почему Палестри с подозрением наблюдал за зятем?
Не потому ли, что тот, похоже, врал? Он все-таки залпом осушил стакан, утер привычным жестом губы — так же, как эго делал мясник, — но покамест не уходил, оглядывая кухню; Иона вроде бы понял, почему тесть нахмурился. Этим утром в атмосфере дома было что-то неестественное. Он был слишком прибран. Нигде ничего не валялось, не чувствовалось того беспорядка, который всегда оставляла за собой Джина.
— Привет! — проворчал наконец Луиджи, направляясь к лавке и, как бы про себя добавил:
— Скажу матери, что дочка уехала. Она когда вернется?
— Не знаю.
Может быть. Ионе следовало задержать Луиджи и сказать правду: дочь его исчезла и унесла с собой ценные марки?
Внизу, в ящике стола, лежали лишь нерассортированные марки — те, что он покупал целыми конвертами, а также уже разобранные, которые он обменивал или продавал школьникам. В шкатулке же еще вчера хранилось целое состояние — редкие марки, собранные им благодаря чутью и терпению более чем за двадцать пять лет: филателией он начал интересоваться еще с лицея. На жемчужине его коллекции, французской марке 1849 г., была изображена голова Цереры на ярко-красном фоне; по каталогу она стоила шестьсот тысяч франков. Он никогда не подсчитывал стоимость всей коллекции, но составляла она не менее десяти миллионов. Люди со Старого Рынка и не подозревали о таком богатстве. Он никому не говорил о нем и все же слыл маньяком.
Однажды вечером один из его каталогов валялся на столе, и Джина стала рассеянно его листать.
— Что значит «с двойной надпечаткой»?
Он объяснил.
— А «ол-кор»?
— Оливково-коричневый цвет.
— А «2 п.»?
— Две песеты.
Аббревиатуры ее заинтересовали.
— Как сложно, — вздохнула она и, уже закрывая каталог, задала последний вопрос:
— А цифра «четыре тысячи» в этом столбике?
— Стоимость марки.
— Ты хочешь сказать, что эта марка стоит четыре тысячи франков?
— Ну да, — улыбнулся он.
— Все цифры в этом столбике — это стоимость марок?
— Да.
Она с новым интересом принялась листать каталог.
— Тут написано: «семьсот тысяч». Бывают марки, которые стоят семьсот тысяч франков?
— Да.
— У тебя они есть?
— Этой нету.
— А другие, такие же дорогие?
— Почти такие же.
— Очень дорогие?
— Достаточно.
— Так ты для них купил несгораемый ящик?
Это было прошлой зимой; он помнил, что шел снег, внизу на оконных рамах лежали снежные валики. В каморке гудела печка. Было около восьми вечера.
— Ничего себе!
— Что?
— Ничего. Я и не подозревала…
На Старом Рынке считалось, что деньги у него водятся; но как родились эти слухи, понять было трудно.
Может, оттого, что он долго не женился? Простые люди читают естественным, что холостяк откладывает деньги.
Кроме того, до женитьбы на Джине он ел в ресторане у Пепито, другого итальянца, ресторан этот располагался на Верхней улице, за бакалеей Гриму-Мармиона, находившейся на углу площади. Конечно, в глазах розничных торговцев, у которых лавка занимала весь день, он торговал как любитель. В самом деле, мог ли он заработать на жизнь покупкой, продажей и обменом старых книг? Разве не случалось, что к нему в лавку по часу, а то и по два никто не заходил? Но он сводил концы с концами; к тому же к нему на два часа в день, а по субботам даже на полдня приходила прислуга — значит, деньги у него водились.
Была ли Джина разочарована тем, что после женитьбы он не изменил образ жизни? Ожидала ли она чего-то другого? Он никогда не задавался этим вопросом и только теперь отдал себе отчет, что жил, не очень-то интересуясь происходящим вокруг.
Интересно: все ли окажется на месте, если заглянуть в кассовый ящик, где в толстом потрепанном бумажнике хранились деньги? Иона был почти уверен в обратном.
Джина порой таскала у него понемногу — как дети, которым ужасно хочется купить конфет. Вначале она довольствовалась несколькими стофранковыми монетами, которые брала из ящика с перегородками, где лежала мелочь.
