Орсон Уэллс - Мистер Аркадин
Я слышал об Аркадине в Нью-Йорке, Лондоне и Гамбурге. По моим сведениям, он приложил руку ко всему, что пахло большими деньгами. Он имел плантации в Бразилии и на Борнео, шахты на Аляске и в Южной Африке, у него были нефтяные скважины, железные дороги, электростанции. Целые флотилии рыболовецких судов и пароходов, исследовательские лаборатории были под его контролем; не исключено, что он финансировал эксперименты в области межпланетных путешествий. Он располагал проектами обводнения Сахары и рецептами приготовления питательных смесей из глубоководных растений. Оказывал поддержку музеям, психолечебницам, онкологическим институтам. Он был всюду, по крайней мере везде стояло его имя. И это было единственное, что о нем знали конкретно, — его имя: в правом нижнем углу чека или внизу листа под контрактом.
И это все, что было у меня, — имя, ставшее достоянием всех. Только оно и еще то, что его произнес — как нечто чрезвычайно важное и с великим усилием — один умирающий, три месяца назад, туманной ночью в неапольском порту.
— Кое-что для тебя… Я не забываю друзей… целое состояние…
Сколько раз за последние три месяца я повторял про себя эти слова Бракко! Может, он был в беспамятстве, как считала Мили. Нет. Но даже если так, то должна быть причина, причем достаточно веская, чтобы на краю смерти человек был озабочен только одним в мире — Аркадиным.
Однако какая существовала связь между Бракко, жалким жуликом, промышлявшим кокаином и сутенерством, и величественным, могущественным Грегори Аркадиным, для меня оставалось загадкой. В тюремной камере я перебрал возможные варианты, но то была лишь бесплодная игра ума, не более того. Следовало начать действовать практически. Но как?
Между тем от безделья я пробовал кое-чем заняться. В Риме, пользуясь своими связями с тамошними киношниками, пробавлялся всякой ерундовой работенкой. С моими навыками это было плевое дело. Но мысли мои витали далеко от этих дел. Я не мог отделаться от размышлений насчет Аркадина. И всякий раз, когда я вспоминал о нем, опять погружался в ту липкую мглу неапольской ночи на берегу залива, чувствовал навязчивый запах растительного масла, слышал бесполезные свистки портовых фараонов, стук деревяшки о мостовую, предсмертное бормотанье Бракко.
И еще я видел твердые груди Мили под тонким шелком пижамы, ощущал знакомое тепло ее тела, прижавшегося ко мне, и желал найти ее. Она ли была мне нужна? Или меня влекло то, что в те минуты она была рядом со мной и слышала последние слова Бракко?
***
Найти Мили оказалось проще, чем я предполагал. Выяснилось, что она танцует в ночном клубе в Жуан-ле-Пэн. Да, она была танцовщицей. Это была ее «крыша», и, если не подворачивалось ничего получше, она прибегала к этому скромному источнику заработка. Ее номер заключался в том, что она голышом вертелась на сцене с огромным воздушным шаром в руках. Так как фигурка у нее была прелестная, принимали ее всегда отлично, особенно часам к трем утра, когда таял лед в ведерках с шампанским.
Денег у меня хватило лишь на виски с содовой. Миртель одолжила мне 20 тысяч франков. Старушке повезло в рулетку. Бедняга. Между нами кое-что было в давние времена, когда мне было 15 лет, а ей — ну, скажем, она была моложе лет на 20. И она всегда об этом помнила. Небольшие акты благотворительности вроде этого были процентами с того капитала. Все мои прежние подружки, которых я когда-либо ублажал, навсегда сохраняли ко мне капельку нежности, так что могу считать себя обладателем целой коллекции залогов человеческой теплоты. Это мое богатство. Не всякому же быть денежным тузом вроде Аркадина.
Но нынешним вечером мои 800 франков за виски с содовой, считай, вылетели в трубу. Ни одного знакомого лица. Пришлось извести еще 500 на чаевые официанту затем только, чтобы услышать, что моя девушка где-то на вечеринке. Какой вечеринке? Ну той, о которой все говорят на побережье. Той самой, которую мистер Аркадин дает на борту своей яхты. Он прибыл на неделю в Канны. Вчера побывал здесь, и ему понравилось, как танцует Мили. Он отвалил кучу денег, чтобы она могла расторгнуть контракт и танцевала для его гостей.
Я слушал с выражением безучастности. Официант был болтливый малый. Он распространялся о мистере Аркадине, яхте мистера Аркадина, гостях мистера Аркадина, небывалых чаевых, которые получил накануне от мистера Аркадина. Размеры чаевых всегда производят на этих типов неизгладимое впечатление.
Мне это показалось оскорбительным, и я разозлился. Из-за того различия, которое этот дурень провел между королевскими чаевыми мистера Аркадина и моей несчастной подачкой в 500 франков. Но еще больше из-за Мили. Была ли это ревность? Нет, конечно. Кто же будет ревновать такую девушку, как Мили. Меня раздражало то, что она уже вышла на связь с Аркадиным. Она не теряла зря времени и здорово меня обскакала. И наверное, как раз эта вспышка гнева заставила меня всерьез заняться тайной, столь загадочно прозвучавшей в словах Бракко.
Действия Мили ясно указывали на то, что и она решила сделать ставку в этой игре, которую сдал Бракко.
Первым же автобусом я выехал в Канны. То, что из всего побережья Аркадин выбрал именно это место, было мне на руку, ибо Канны в некотором смысле мой родной город. Набережная Круазет была моей детской площадкой.
Прежде всего я отправился в «Джокки». Его хозяйка Дженни — моя старая приятельница. Меня не пугали деловые женщины. Я не тяготился соперничеством с ними. Но если мы с Дженни доходили до стычки, выигрывала неизменно она. Раз мы поссорились из-за одной хорошенькой австриячки. Фридл была моей девушкой, и однажды я привел ее в «Джокки» потанцевать, а Дженни устроила ей скандал. Я вынужден был откланяться. Я многое способен выдержать, но не люблю оказываться между двух огней. И Дженни это оценила. С тех пор мы чувствуем близость друг к другу, некую родственную связь, как будто мы какие-нибудь шурины или девери.
В «Джокки» я могу не заботиться о счете, к тому же это отличный наблюдательный пункт. Множество народу. Сегодня, однако, все было не так. Пусто.
Дженни не была расположена к болтовне. Она хандрила. К тому же годы делали свое. Под копной волос, спускавшихся на лоб, я заметил морщинки. Ее белая блузка была, как всегда, безупречно сшита, чисто выстирана и отлично отутюжена, но тонкие запястья казались высохшими, тело утратило былую упругость.
В клубе было необычно темно. Ни одного посетителя, заслуживающего внимания: отпускники-парижане с облезающими от солнца красными носами, одна-две девушки, не удостоенные мобилизации на вечеринку Аркадина, молчаливая пара пожилых англичан. Фрэнсис, пианист, играл, даже не пытаясь скрыть скуку. Его бледные пальцы двигались по клавишам, как в летаргическом сне, выдавая время от времени неожиданный мелодический поворот и опять впадая в транс. Все равно никто не танцевал и никто не слушал музыку. Мулат откинул голову, закрыл глаза, будто очарованный собственной игрой, но его толстые губы кривились в усмешке. Я терпеть не мог Фрэнсиса и все же взял свой стакан и стал возле него. Он всегда был в курсе того, что следовало знать, от Палм-Бич до Монте-Карло.
