Агата Кристи - Лощина
Она уснула счастливая.
Через некоторое время Генриетта вдруг почувствовала тревогу. Это было какое-то чувство виновности, что-то такое, чего она не сделала, долг, от выполнения которого она уклонилась…
Навсикая?
Медленно, будто против желания, она встала с постели, повернула выключатель, затем пошла и освободила глину от влажных тряпок, которыми, ее укрыла.
Генриетта застонала.
Это была не Навсикая! Это была Дорис Саундерс!
Какая тоска! Какой-то голос нашептывал Генриетте: «Ты можешь все очень хорошо исправить!», однако другой отвечал властно: «Ты прекрасно знаешь, что ты должна сделать!»
Это нужно было делать немедленно. Завтра, она это знала, у нее не хватит смелости. Это то же, что уничтожить свою собственную плоть и свою собственную кровь! От этот бывает плохо! Чрезвычайно плохо! И все же…
Генриетта сделала глубокий вдох, затем, обхватив бюст обеими руками, вырвала его из арматуры и бросила в ведро для глины. Долго, со сдавленным дыханием рассматривала свои грязные руки. Она чувствовала себя усмиренной, опустошенной.
«Навсикая, — думала она, — никогда больше не явится. Она родилась, что-то осквернило ее, и она умерла». Огромная печаль охватила Генриетту. Так без нашего ведома что-то новое, чуждое незаметно проникает в нас. Она как будто бы и не слушала, что болтала Дорис, но все-таки куцые мысли Дорис откладывались в ее сознании, и руки не подчинялись мозгу.
И теперь то, что было Навсикаей или, скорее, Дорис, стало глиной, сырым материалом, который скоро снова примет какую-нибудь другую форму.
«Кто знает? — размышляла Генриетта, — может быть, смерть то же самое? То, что мы называем личностью, нашим „я“, может быть, отражение чужой мысли?
Чьей мысли? Бога? Но существует ли эта высшая идея? Где он, человек совершенный, человек истинный? Где он, с божьей отметиной на лбу? Может быть, это мнение Джона? В тот вечер он был таким уставшим, таким унылым… Болезнь Риджуэй…»
Она еще не успела прочесть, кто такой был этот Риджуэй, но это нужно знать… Болезнь Риджуэй… Джон…
Глава III
Джон Кристоу сидел в своем врачебном кабинете и слушал предпоследнюю утреннюю больную. Его доброжелательный взгляд ободрял ее, и она все говорила и говорила о симптомах своего недуга. Он соглашался, понимающе кивал головой, задавал вопрос, опережал ответ, и дама была очарована. Да, доктор Кристоу — прекрасный врач, он интересуется всем, что ему говорят, он вас понимает, и больному легче уже после одного только разговора с ним.
Джон начал выписывать пациентке рецепт.
«Лучше всего, — думал он, — выписать ей слабительное. Это новое патентованное американское средство. Оно прекрасно сделает свое дело. Оно светло-розового цвета, продается в элегантных целлофановых упаковках, и поэтому дорогое, да и не во всех аптеках его можно достать. „Больная“ несомненно найдет его в маленькой аптеке на углу Вардоур-стрит. Это прекрасно! Она успокоится на один — два месяца и это время не будет его беспокоить. Что он еще может сделать для нее? Она вялая, инертная. Вот мамаша Крэбтри — та совсем другая, у нее все не так…»
Утро было скучным. Он заработал много денег, но до чего же все неинтересно! Джон чувствовал себя усталым. Он устал от этих женщин, которым не мог облегчить их выдуманных страданий. Он уже начал сомневаться в пользе своей профессии, но каждый раз вспоминал о больнице для бедных, о длинных рядах кроватей в большом зале и о беззубой улыбке матушки Крэбтри.
Как хорошо они друг друга понимали — она и он. Она не была такой тряпкой, как та, что лежала на соседней кровати. Она была борцом, она боролась за жизнь, хотела выжить во что бы то ни стало! А зачем? Она жила в какой-то жалкой конуре с мужем-алкоголиком, с кучей невыносимых детей. У нее была тяжелая работа — она натирала паркетные полы бесконечных учреждений, у нее было мало радостей и очень много забот, и тем не менее она хотела жить. Она любила жизнь так же, как он сам. Его жизнь тоже не была такой, какой бы он хотел, но он ее любил! Это любопытно, необъяснимо, но это факт! Он любит жизнь! Почему? Он подумал, что об этом обязательно нужно поговорить с Генриеттой.
Он встал, чтобы проводить свою пациентку, крепко пожал ей руку, повторил несколько ободряющих слов. Она ушла почти счастливая — доктор Кристоу заинтересовался ее болезнями, он ее понял, он ей поможет.
Как только дверь закрылась, Джон забыл о посетительнице. Когда она сидела вот здесь перед ним, он делал свое дело, как автомат. И все-таки он тратил на это энергию. Он так устал! Боже, как он устал!
Надо принять еще одну больную, и тогда трудовая неделя закончится, наступит долгожданный конец недели — уик-энд. Джон заранее предвкушал радость отдыха. Осенние листья, окрашенные в яркие желтые и красные цвета, нежный и влажный запах осени, лесная дорога, Люси — удивительное и почти божественное существо, со своими очаровательными неуловимыми мыслями. Генри и Люси умели принимать гостей, он любил у них бывать. Их «Долина» была прекрасной гаванью, волшебной гаванью.
В воскресенье они с Генриеттой пойдут в лес. С ней он забудет, что на свете существуют больные; к счастью, она всегда чувствовала себя хорошо. «Даже если бы ее что-нибудь и беспокоило, — подумал он с улыбкой, — она бы мне об этом не сказала».
Надо принять еще одну больную! Только нажать на кнопку звонка, и она войдет. Но Джон не мог заставить себя сделать это. Он уже опаздывал. Он знал, что этажом выше, в столовой, уже накрыт стол. Герда и дети ожидают его. Нужно поскорее освободиться от этой больной и на том закончить. Но он не шевелился. Он так устал, невероятно устал!
Эта усталость давно уже преследовала его. Джон знал, кто виноват в этой усталости, в его раздражительности. К великому сожалению, он ничего не может с собой поделать. Бедная Герда, ей несладко живется!.. Если бы только она не была такой пассивной, такой безропотной… Она всегда готова принять вину на себя, а на самом деле в каждых девяти случаях из десяти виноват он. Бывало, все, что она делала, все, что говорила, выводило его из себя. Это были те свойства ее характера, которые были для него невыносимы. Ее бесконечное терпение, желание сделать ему что-то приятное, Предвосхитить его желание — все это его раздражало и портило ему настроение. Она никогда не упрекала его, терпеливо сносила приступы гнева, никогда ему не возражала. Но ведь именно поэтому он на ней и женился. На что же жаловаться? Надо же было случиться тому южному лету…
Забавно, что те самые качества, которые он терпеть не мог у Герды, он хотел бы видеть у Генриетты. Она тревожила его строгим отношением, в присутствии посторонних вообще резко изменяла манеру поведения.
