Дж Коннингтон - Трагедия в Равенсторпе
Но я, знаете ли, недооценил аппетитов Брэкли. Он решил забрать себе и долю Мардена. Но подробности уже не столь интересны.
И опять Армадейл едва не ухмыльнулся, слушая, как ловко сэр Клинтон препарирует правду, ни слова не соврав.
— Осталось совсем немного. Брэкли пошел грабить сейф. Он решил, что если за ним погонятся, он повторит трюк с исчезновением на террасе; очевидно, я убедил его, что нам все еще не известен modus operandi. Может, он сходил туда после того, как был снят патруль, и убедился. что никто не поднимался на террасу. Он подготовился: набелил лицо, надел белое трико, накрылся для маскировки плащом Мардена, на лицо натянул черную маску, чтобы спрятать белую краску — все, что нужно, чтобы при необходимости повторить представление. И отправился в ловушку, которую я для него расставил.
Мы видели этот спектакль с начала до конца. Я даже взял с собой Сесила и Майкла, чтобы свидетелями были не только полицейские. Мы не пропустили ни одной сцены.
Сэр Клинтон прервал рассказ и посмотрел на часы.
— Ай-ай-ай! Мы самым бессовестным образом продержали инспектора чуть ли не весь остаток ночи, — виноватым голосом сказал он. — Скоро уже рассвет. Инспектор, прежде чем уйти, ответьте… Совпадают ли мои домыслы с признанием, которое вы получили от Брэкли, — я имею в виду, в последней его части.
Инспектор понял, что ему предлагают уйти, и встал.
— Все совпадает, сэр. Конечно есть отличия в деталях, но в главном вы правы.
Сэр Клинтон сдержанно выразил удовлетворение.
— Что ж, рад слышать. Кстати, инспектор, возьмите мою машину, она так и стоит на аллее. Когда доедете, пришлите с ней человека. После такой ночи нечего вам тащиться пешком.
Армадейл поблагодарил, отказался от очередной порции виски, предложенного Сесилом, и ушел. Сесил тут же вопросительно посмотрел на шефа полиции.
— Вам не терпится рассказать, как вы объяснили для себя мои действия? Я заметил, что вы не стали это выкапывать при инспекторе.
Сэр Клинтон кивнул.
— Я думаю, все довольно ясно, поправь, если поплыву не в ту сторону. Услышав про исчезновение Мориса, ты понял, что здесь неладно. Ты прекрасно знал, где он может быть, но не хотел раскрывать секреты Равенсторпа. И в одну прекрасную ночь ты вернулся и пошел туда. Не знаю, удивился ты или нет, найдя его, но в любом случае решил, что нечего давать газетчикам повод болтать про тайные ходы. Ты вытащил его на просеку через второй выход из туннеля, а потом пришел в Равенсторп, как если бы приехал первым поездом. Инспектор поймал тебя на обмане, но это особого значения не имеет. Хотя он тебя, кажется, не любит. Я не стал вмешиваться, чтобы не сделать хуже; я видел, что ты сам можешь за себя постоять. Так?
— Так или почти так, — согласился Сесил. — В тех обстоятельствах это было самое лучшее, что я мог сделать.
Было видно, что сэру Клинтону предмет разговора весьма неприятен. Он повернулся к девушкам.
— Детки, пора спать. Уже светает. Вы достаточно поразвлекались, надо и отдохнуть.
Он изобразил зевок.
— Я валюсь с ног, — призналась Юна Рейнхил. — Глаза слипаются. Пойдем, Джоан. На улице светло, я уже не боюсь ложиться спать.
Джоан потерла глаза.
— Устала больше, чем после двадцати танцев, — призналась она. — Начало ночи было слишком волнующим, если так будет каждый день, я не вынесу. Кстати, как правильно сказать "спокойной ночи", когда солнце уже выше горизонта? Я сдаюсь.
Помахав рукой, они с Юной вышли за дверь. Сэр Клинтон тут же обратился к Сесилу.
— Пройдемся навстречу моей машине? Свежий воздух, тишина, и все такое прочее. Я вообще-то люблю рассвет, когда случается его увидеть без особых усилий с моей стороны.
Сесил понял, что шеф полиции дает ему возможность отказаться.
— Я прогуляюсь с вами.
Сэр Клинтон не пригласил Майкла, который явно желал пойти спать. Когда они вышли из дома, Сесил сказал:
— Вы несколько раз скользили по тонкому льду. Особенно насчет Мориса. Зубная боль! Невралгия! Этот ваш адский инспектор проглотил все, как миленький, как кот валерьянку. Гладя на него, можно было подумать, что он знает абсолютного фаворита скачек, которого никто другой не замечает. Я чуть не засмеялся. — Неожиданно он посерьезнел. — Как вы догадались, что на самом деле было с Морисом?
— Одно цеплялось за другое, однако я не сразу понял, — признался сэр Клинтон. — Меня натолкнули на мысль Домики Феи. Никто не держит подобные игрушки в идеальном порядке только из-за каких-то старых легенд. Они явно имеют вполне реальное назначение. И еще… Казалось, ты находишь в них какой-то повод для веселья — для недоброго веселья. Это заставило меня задуматься. А потом ты как-то обронил, что Морис — специалист по семейным проклятьям, ну я и сопоставил…
— У вас дьявольская память на пустяки, — изумился Сесил.
— В моей профессии пустяки иногда решают все. Привыкаешь отмечать их, не задумываясь. Должно быть, у меня автоматически отложился в памяти разговор о Домиках Феи. Позже вспомнил, что эти сооружения понатыканы по всему вашему имению, а больше нигде не встречаются. На своей земле Чейсвотеры всегда находятся в пределах досягаемости одного из этих строений. Древнее семейное проклятие; любопытные домики всегда под рукой; один из братьев ухмыляется, когда говорит о них — да, ты ухмылялся, причем гадко. При этом я знал, что этот брат люто ненавидит другого. Проблема… по вполне частная. И я…
— И что вы? — спросил Сесил, когда сэр Клинтон остановился.
— И я выбросил это из головы. Мне в вашем имении хватало проблем более существенных, — резко сказал сэр Клинтон. — К тому же это меня не касается.
— А потом?
— Потом Майкл рассказал, как нашел Мориса в одном из этих домиков. И о странном состоянии, в котором он тогда находился. Это уже было связано с преступлением, а преступление как раз очень меня касается. Зачем парень туда заполз? Почему сопротивлялся, когда его вытаскивали? Почему он не потрудился хотя бы встать? В общем, сплошные "почему". Поневоле возникли некоторые подозрения. Но эти подозрения не давали ничего, что могло бы пролить свет на преступление, значит, все-таки это было не мое дело, и я не стал докапываться. Но…
— Да?
— Морис действительно был неприятным человеком, я готов это признать. Мне отвратительно то, что он себе позволял, его цинизм и мелочность. Но я всегда стараюсь отыскать в людях то лучшее, что в них есть. Худшее, в силу профессии, я и так вижу слишком часто. И постепенно я начал понимать, что, возможно, поведение Мориса можно объяснить, если не простить. Он находился в крайне нервозном состоянии, я бы сказал, в пограничном.
