Джон Карр - Разбудить смерть
– Ох, прекрати, – простонал Дэн. – Мы и так уже с ума сходим. Почему бы тебе не перейти на стихи?
– Могу и на стихи, – как ни в чем не бывало сказал Рейберн. Он важно кивнул, засунул руки в карманы и устремил взгляд за окно.
Дженни поцеловала меня, когда мы встретились,
Вскочив со стула, на котором сидела;
Время, ты, вор, которому нравится
Записывать наслаждения в свой реестр, внеси и это!
Скажи, что я слаб, что я печален,
Скажи, что мне не хватает здоровья и благополучия,
Скажи, что я все старею, но добавь…
Глава 17
Вопросы доктора Фелла
– Убийство… – любезно начал доктор Фелл.
– Подождите. – Хэдли поставил кружку и бросил на доктора подозрительный взгляд. – В вашем лице есть что-то… – собственно, лицо доктора Фелла отображало самое откровенное удовлетворение, – что мне подсказывает… вы намерены произнести одну из ваших лекций. Нет уж! Сейчас нам не до лекций, у нас слишком много работы. Кроме того, когда сюда придет Гэй…
Доктор Фелл выглядел оскорбленным.
– Прошу прощения, – с достоинством возразил он. – Но пока что я был слишком далек от этого намерения. Напротив, я был готов самолично подвергнуться невыносимому процессу прослушивания вашей лекции. Я нахожу, что хоть раз в жизни вы хотя бы отчасти согласны с моим мнением относительно преступления. Во всяком случае, вы с готовностью согласились предоставить равные шансы на точку зрения. Хорошо. У меня есть к вам кое-какие вопросы.
– Какие еще вопросы?
Было уже около десяти, и последние жаждущие выпивки клиенты поодиночке просачивались в паб. Доктор Фелл, Хэдли и Кент сидели в уютном, отделанном деревянными панелями зальчике бара «Холостяк и перчатка». В пабе было полно свободных комнат, и они остановились здесь на ночь. Это Кент понимал. Но что дальше? Весь день прошел в спорах и таинственных совещаниях, смысл которых ускользал от него. Потом на довольно длительное время исчез доктор Фелл. После его возвращения куда-то испарился Хэдли. Состоялось еще одно томительное совещание с высоким и мрачным инспектором Танкером. Что сделают с сэром Гайлсом Гэем и вообще сделают ли что-нибудь, Кент не слышал. Он не видел сэра Гайлса после того эпизода с подслушиванием. Чтобы стряхнуть с себя напряженную атмосферу «Четырех входов», они с Франсин ушли погулять. Но напряжение их не отпускало, и даже закат зимнего солнца выглядел зловещим. Единственное приятное воспоминание от прогулки – Франсин, совершенно очаровательная в зимней шапке русского фасона, сидящая в своей шубке на обвалившейся стене на фоне низких серых холмов.
Такое же напряжение чувствовалось и сейчас, в милом зальчике бара. Они чего-то ждали. Хотя по доктору Феллу это было почти незаметно. Чего не скажешь о Хэдли. Ночь была холодной, хотя и безветренной. В камине развели такой сильный огонь, что языки пламени неистовствовали, бросаясь из стороны в сторону. Они отражались на лице доктора Фелла, который оседлал у окна стул, держа высокую кружку, наполненную пивом, и сияя от удовольствия.
Он сделал большой глоток пива и упрямо продолжал:
– Убийство, хотел я сказать, предмет, на который мои взгляды недопонимают, чаще всего из-за моей говорливости или пристрастия к противоречиям. Я чувствую, что мне пора прояснить это, по очень веским причинам.
Я признался в своей слабости к странному, даже фантастическому. Отчасти я этим даже горжусь. Дело с Пустотелым Человеком, и убийство Дрисколла в лондонском Тауэре, и то дикое дело об убийстве на борту «Королевы Виктории» всегда останутся моими самыми любимыми. Но это отнюдь не означает, что я, как и любой здравомыслящий человек, нахожу удовольствие в мире сумасшедших. Как раз наоборот.
Даже на самого уравновешенного человека, обитающего в самом спокойном и тихом доме, временами находят самые странные мысли. Он задумывается: может ли вдруг из чайника политься мед или морская вода, могут ли стрелки часов показывать одновременно все часы дня, может ли свеча вдруг загореться зеленым или малиновым цветом, а дверь дома вдруг открыться на озеро, а на улицах Лондона вдруг вырасти картофель. М-да! Пока все хорошо. Для мечтателя или пантомимы все очень хорошо. Но для обывателя этого уже достаточно, чтобы он начал бояться.
Частенько я с трудом нахожу свои очки, хотя они лежат там, где я сам оставил их в последний раз. Но если вдруг они всплывут в дымоход, когда я протяну за ними руку, думаю, у меня отнимется язык. Книге, что я ищу на книжной полке, нет нужды в волшебстве, чтобы не попадаться мне на глаза. Злой дух уже поселился в моей шляпе. Когда человек едет в метро от Чаринг-Кросс до Бернард-стрит, он может думать, что ему чертовски повезло, что он добрался до Бернард-стрит. Но если он совершает ту же самую поездку – скажем, едет на срочную встречу в Британский музей – и выходит на Бернард-стрит, но неожиданно обнаруживает, что находится не на Бернард-стрит, а на Бродвее или на рю де ла Пе, он справедливо решит, что все стало слишком невыносимо.
Этот принцип особенно подходит к преступлениям. Было бы ужасно скучно заниматься спокойным, разумным преступлением в безумном мире. Преступления были бы совершенно неинтересными. Гораздо интереснее в таком случае пойти и посмотреть, как ближайший фонарь танцует румбу. Внешние детали не должны оказывать своего воздействия на преступление. Оно должно на них воздействовать. Вот почему я невольно восхищаюсь, наблюдая слегка неуравновешенного преступника – обычно убийцу – в спокойном и разумном мире.
Это, конечно, не значит, что все убийцы – душевнобольные. Но они находятся в фантастическом состоянии ума. Иначе зачем им совершать убийство? И они делают фантастические вещи. Думаю, этот тезис легко доказать.
При расследовании каждого убийства, все мы знаем, возникают вопросы: кто, как и почему. Из этих трех вопросов самый разоблачительный, но обычно самый трудный – почему. Я говорю не только о мотиве преступления. Я говорю о причинах поступков, необычностях поведения преступника, которые группируются вокруг самого убийства. В процессе расследования эти детали невероятно мучают нас – шляпа, надетая на голову статуи, кочерга, убранная с места преступления, хотя по всем резонам она должна была там остаться. Чаще всего вопросы «почему» мучают нас, даже когда мы знаем – или думаем, что знаем, – правду. Почему миссис Томпсон писала эти письма Байуотерсу? Почему миссис Мейбрик намочила липучку для мух в воде? Почему Томас Бартлет выпил хлороформ? Почему у Джулии Уоллас были враги? Почему Гэрберт Веннет терзал сексуальными домогательствами собственную жену? Иногда это очень мелкие детали – позабытые три кольца, разбитый пузырек из-под лекарства, абсолютное отсутствие следов крови на одежде. Но они фантастичны, как сошедшие с ума часы или реальные преступления Ландрю. И если мы найдем ответы на эти «почему», то узнаем правду.
