Морис Леблан - Хрустальная пробка
— Но ведь вы же приняли необходимые меры?
— Как было предписано вами, господин префект полиции. Мои агенты обыскивали вчера в продолжение трех часов дома с целью разузнать, нет ли там кого-нибудь подозрительного. Когда они выходили из последнего дома, я велел поставить заграждения на улицах. Вот в этот-то промежуток времени неизвестный и мог проскользнуть.
— Ну, и разумеется, вы не сомневаетесь, что неизвестный это — Арсен Люпен?
— Без всякого сомнения. Во-первых, дело касалось его товарищей. А кроме того… кроме того… никто другой, кроме Арсена Люпена, не мог бы с такой дерзостью выполнить свой замысел.
— Но в таком случае, — прошептал префект и затем обратился к Прасвиллю:
— В таком случае, господин Прасвилль, субъект, о котором вы мне говорили, которого вместе с начальником охраны вы взяли со вчерашнего вечера под надзор в его квартире на площади Клини, значит, тот субъект не Арсен Люпен?
— Я утверждаю все-таки, господин префект полиции, что это Арсен Люпен.
— Так его не арестовали, раз он вышел сегодня ночью из своего дома?
— Он не вышел из своего дома.
— Ну знаете, это что-то уж слишком сложно…
— Очень просто, господин префект. В доме на площади Клини, как и во всех домах, служащих Арсену Люпену, имеется два выхода.
— А вы этого не знали?
— Я только что узнал об этом, осматривая его квартиру.
— Там никого не было?
— Никого. Сегодня утром его слуга Ахил увез даму, которая проживала у Люпена.
— Как ее зовут?
— Не знаю, — ответил Прасвилль после минутного колебания.
— Известно ли вам, под каким именем проживал Люпен?
— Под именем господина Николь, профессора словесности. Вот его визитная карточка.
Не успел он докончить фразу, как швейцар доложил префекту полиции, что его немедленно требуют в Елисейский Дворец, куда уже прибыл президент совета.
— Сейчас отправляюсь, — и прибавил сквозь зубы: — Сейчас решится судьба Жильбера.
Прасвилль бросил как бы невзначай:
— Как вы думаете, его помилуют?
— Ни в коем случае. После сегодняшнего приключения это было бы неслыханно. Завтра же Жильбер расплатится за свои грехи.
В это время швейцар подал Прасвиллю визитную карточку. Тот, посмотрев на нее, задрожал и прошептал:
— Проклятая собака. Вот нахальство.
— Что случилось? — спросил префект полиции.
— Ничего, ничего, — уверял Прасвилль, не желавший ничьей помощи в этом деле. — Неожиданный визит, результат которого я скоро буду иметь честь сообщить вам.
Он ушел, бормоча:
— Ну и нахальство же.
На карточке было напечатано:
«Господин Николь, профессор литературы».
Последняя битва
Проходя к себе в кабинет, Прасвилль узнал в сидящем в приемной на скамейке субъекта с круглой спиной, с бумажным зонтиком, в помятой шляпе и в одной перчатке господина Николь.
— Это он, — сказал себе Прасвилль.
Однако были и сомнения: не подослали ли ему какого-нибудь другого Николя? Но раз он явился сам, значит, он не подозревает, что его инкогнито раскрыто! Он вновь произнес:
— Все-таки каков нахал!
Он закрыл дверь своего кабинета и позвал секретаря:
— Лартиг, я приму здесь одно довольно опасное лицо, разговор с которым, по всей вероятности, окончится свалкой. Будьте любезны, как только приведете его сюда, принять все меры предосторожности, пригласите человек двенадцать надзирателей и разместите их в вашем кабинете и в передней с определенным наказом: по первому звонку явиться сюда всем с револьверами в руках и окружить этого субъекта. Вы поняли?
— Да, господин секретарь.
— Главное, не медлите, валите толпой в полной боевой готовности, так сказать. Теперь пригласите, пожалуйста, господина Николя.
Лишь только тот вышел, Прасвилль бумагами скрыл кнопку электрического звонка на своем столе, а из книг сделал прикрытие для двух револьверов порядочных размеров.
«Теперь, — говорил он себе, — закончим игру. Если у него есть список двадцати семи, возьмем список. Если списка у него нет, возьмем его самого. А если можно, заберем и то, и другое. Люпен и список в один день, особенно после утреннего скандала, вот что меня подняло бы в глазах начальства».
В дверь стучали. Он крикнул:
— Войдите. — И встал со словами: — Входите же, господин Николь.
Николь робко прошел в комнату, уселся на самый край предложенного ему стула и забормотал:
— Я хочу возобновить… наш вчерашний разговор… Простите мое промедление, сударь.
— Одну минутку… Разрешите?
Он быстро прошел в переднюю и, найдя там секретаря, сказал ему:
— Я забыл, Лартиг, предупредить, чтобы следили за коридорами и лестницами: ведь там могут быть спрятаны сообщники.
Прасвилль вернулся, уселся поглубже, как для долгой и интересной беседы, и начал:
— Итак, вы говорили…
— Я просил извинения, что заставил себя ждать вчера вечером. Меня задержали разные обстоятельства. Во-первых, госпожа Мержи…
— Да, вам пришлось проводить ее?
— О да, и я должен был также ухаживать за ней. Вам понятно ее состояние. Несчастная. Ее сын Жильбер умирает, и какой смертью. В то время только какое-нибудь неожиданное чудо могло спасти его. Я сам уже готов был подчиниться обстоятельствам. Не правда ли? Когда судьба против тебя, невольно теряешь всякое мужество.
— Но мне казалось, — заметил Прасвилль, — что когда вы уходили от меня, у вас было твердое намерение вырвать секрет у Добрека какой бы то ни было ценой.
— Конечно. Но Добрека не было в Париже. Он разъезжал на моем автомобиле.
— Так у вас есть автомобиль, господин Николь?
— Да, приобрел случайно. Старая, вышедшая из моды машина. Итак, он путешествовал в автомобиле, вернее, на крыше автомобиля, в корзине, куда я его уложил. А машина, увы, могла прийти только после казни… Поэтому…
Прасвилль глядел на гостя с изумлением, и, если бы у него оставалось хоть малейшее сомнение в том, кто находился перед ним, такой способ действия с Добреком его окончательно убедил бы. Каково! Запереть человека в сундук и тащить на крыше автомобиля. Только Люпен мог себе позволить подобную проделку, и только он один мог рассказывать о ней с таким неподражаемым спокойствием.
— Ну, и что же вы тогда решили?
— Я решил поискать другое средство.
— Какое же?
— Мне кажется, вы знаете это, господин секретарь, так же хорошо, как и я.
— Каким образом?
— Да ну, разве вы не присутствовали при казни?
— Да, был.
— В таком случае вы видели, что Вошери и палач были ранены, первый смертельно, второй получил много ран. И вы должны же понять…
— Как, — сказал ошеломленный Прасвилль, — вы сознаетесь?.. Что вы стреляли… сегодня утром?..