Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
Она изменилась в лице и пробормотала, путаясь на каждом слове:
– Но это правда, сударь…
– А я имею здесь верное доказательство того, что оно было украдено, – заметил я, опираясь рукой на толстое дело, лежавшее на письменном столе.
Военная хитрость удалась. Вдова Бессон окончательно растерялась и начала скороговоркой:
– Украдено!.. Этого нельзя сказать… нет, это не значит украсть…
– Договаривайте, договаривайте… – торопил я ее, не давая опомниться. – Всем известно, что Антония была обворована в день убийства, следовательно, всякий, у кого окажутся какие-нибудь ее вещи, может быть признан сообщником, пособником совершенного преступления. Не рассчитывайте на давность, вас могут всегда привлечь к ответу, говорите лучше правду.
– Ах, сударь! обижаете вы бедную, беззащитную вдову… – расплакалась она. – Как перед Богом говорю вам, что не участвовала я в этом гнусном деле! Нежели я жила бы в такой бедности, если бы у меня были вещи покойной Антонии. Хлопот и забот у меня немало, а получаю я всего восемьсот франков в год, а при плохой торговле и того меньше.
– Мы знаем, что жизнь ваша невеселая, и готовы даже помочь вам деньгами. Тетка ваша просит за это поддельное колечко 200 франков, мы согласны приобрести его и за эту высокую цену, но поймите, что нам нужны не фальшивые стекла, не самое кольцо, нам необходимы сведения, относящиеся к преступлению, совершенному на улице Сен-Лазар восемь лет тому назад. Теперь решайтесь.
Корыстолюбивая вдова Бессон была побеждена столь соблазнительными доводами и решилась наконец на следующее признание:
– Мне не хотелось сказать вам всю правду, ну, да уж куда ни шло, признаюсь вам во всем, сниму грех с души, – вздохнула она. – Дело в том, сударь, что горничная-то Роза как закричала во все горло, увидев на полу мертвую барыню, мы и кинулись со всех ног в комнаты. Видим: похолодела, не дышит, кончилась сердечная. Дело-то, смекаем, плохо, нагрянет сейчас полиция, наложат печати, тут и своего-то добра не достанешь. Ну, и похватали мы второпях свое тряпье, да всякий хлам – своего, вестимо, всякому жалко. В суматохе-то этой и попадись мне под ногу колечко… Дай думаю, возьму, все равно никому не достанется. И подняла я это проклятое кольцо, пропадай оно совсем! и свезла его тетке. Она вспоила, вскормила меня, сироту, надо же чем-нибудь отблагодарить старуху – вот я и подарила ей кольцо.
Да, сударь, и старухе не угодила, и Богу согрешила, попутал нечистый! – закончила вдова рассказ свой новым вздохом.
На следующий же день выдал я ей 200 франков за ее никуда не годную побрякушку, и принялись мы с бароном за обсуждение этого курьеза. Ломали мы голову немало и остановились наконец на таком предположении.
Так как примечания под литерой С. показывают нам достоверно, что все украденные у Антонии бриллианты были не только настоящие, но даже самой высокой цены и достоинства, то поддельному кольцу между ними не могло быть места. Кольцо это было, конечно, потеряно злодеем. Стоит только найти хозяина этого кольца, и невинность несчастного Армана будет доказана.
Но прошло уже восемь лет, и всякие розыски были, казалось, немыслимы. Энергии оскорбленного отца, однако, трудно было препятствовать. С неутомимым, беспримерным терпением обошел барон сто сорок ювелиров и золотых дел мастеров, но ни один из них не мог ему сообщить никаких сведений об интересовавшем его кольце.
Наконец, уже только на шестой месяц самых настойчивых, неутомимых розысков, удалось ему получить следующие сведения, доставленные ювелиром Винье с улицы Виель-де-Тампль.
Содержание этого сообщения помечено литерой Е. Собственно говоря, это только продолжение настоящего примечания.
Примечание Е. – Винье был аккуратный человек и держал свои торговые книги в большом порядке.
В одной из этих книг значится, что в ноябре 1852 года какой-то неизвестный принес ему дорогую булавку с изумрудом и бриллиантами. Человек этот объяснил, что ему нужны деньги и что он желал бы продать эту вещь. Винье предложил ему за эту булавку 850 франков, но незнакомец согласился продать ее только при следующем непременном условии: заменить настоящие камни поддельными и вставить их в кольцо. Винье рассчитал, что, уплатив за булавку 850 франков и сделав клиенту еще кольцо с поддельными камнями, он будет в убытке, так как кольцо обойдется ему самому не менее 50 франков.
После долгих споров и разговоров сошлись наконец на 825 франках, и Винье отправился по указанному адресу.
«Альфонс де Марсиа (в Париже проездом) остановился у Пильвейра, улица Валуа, Пале-Рояль».
В приходно-расходной книге Винье судьи-ревизоры могут прочесть:
«14 ноября 1852 года куплена у А. де Марсиа булавка с изумрудом и 14 бриллиантами за… 825 франков.
В счет этой же суммы тому же лицу поставлено кольцо с поддельным изумрудом и поддельными бриллиантами…»
Это последнее примечание, писанное рукой адвоката Баратена. Внезапная болезнь, паралич всей правой стороны, помешала ему окончить начатое им дело. Последние годы достойный старик не мог уже ничем заниматься, а в 1868 году он скончался.
Следующие главы писаны рукой старого барона д'Анжеля. Они скреплены его печатями и подписью.
X
Опровержение
Призываю в свидетели самого правосудного Творца, читающего в сердцах наших, – пишет барон д'Анжель, – что я не ослеплен любовью к сыну, я беспристрастен. Если бы я был уверен в виновности сына моего, я не снес бы этого удара, этого позора и искал бы смерти вдали от света и людей. Была ужасная минута, когда и я, напуганный, сбитый с толку этой массой доказательств, показаний и выводов, усомнился в невинности Армана.
Взяв заряженный пистолет, я пошел в тюремный замок и сказал сыну:
– Если ты виновен, если ты, действительно, не устоял, не успел сдержать бешеного порыва дикой ревности, – я допускаю только эту часть преступления и вполне уверен в твоей неспособности совершить другую, – если это правда – откройся мне, твоему отцу и другу, откройся, сознайся во всем без стыда и боязни. Я поддержу в тебе силу духа. Я пришел сюда для того, чтобы доставить тебе единственное средство к спасению от предстоящего позора. Вот пистолет, я не хочу, чтобы сын мой, моя надежда и счастье, явился перед уголовным судом. Пожалей свою несчастную мать, она не снесет этого позора, она не вынесет той ужасной жизни, которую ты ей готовишь. Если в тебе есть еще хоть капля чести и стыда, ты должен покончить с собой. Если у тебя не хватит силы, если у тебя дрогнет рука, я, отец твой, берусь быть твоим судьей. Мертвеца не потребуют на суд. Мы будем оплакивать тебя, но, поверь, слезы эти легче вечного позора. Смерть искупает все.
