Морис Леблан - Остров тридцати гробов
Они поставили жертву на ноги, не давая ей упасть, и стали подтягивать веревку. Ворский подхватил несчастную и, так как ноги у нее были подогнуты, грубо их выпрямил. Затем он привязал ее за талию и под мышками, и она так и повисла: спина прижата к дереву, платье облепило ноги, руки чуть разведены в стороны.
Казалось, она так и не очнулась от забытья, поскольку даже не застонала. Ворскому захотелось сказать ей напоследок несколько слов, но он смог выдавить из себя лишь какие-то неразборчивые звуки. После этого он попробовал было приподнять ей голову, но тут же отдернул руку, испугавшись прикоснуться еще раз к осужденной на смерть, и голова несчастной низко свесилась на грудь.
Наконец он опустился на землю и пробормотал:
— Коньяку, Отто… Фляга у тебя? А, черт, что за мерзость!
— Но еще не поздно, — заметил Конрад.
— Не поздно? Что — не поздно? Освободить ее? Послушай, Конрад, да я скорее предпочту… предпочту занять ее место. Бросить задуманное? Ах, если бы ты знал, что я задумал, какова моя цель! Иначе…
Он еще раз отпил из фляги.
— Прекрасный коньяк, но для бодрости я предпочел бы ром. У тебя нет, Конрад?
— Тут в бутылке немного осталось…
— Давай.
Из опасения, что их могут увидеть, они завесили фонарь и уселись под деревом, не испытывая ни малейшего желания разговаривать. Однако новая порция спиртного ударила им в головы. Ворский, придя в невероятное возбуждение, принялся ораторствовать:
— Никакие объяснения вам не нужны. Вы не должны даже знать имя той, что здесь умирает. Достаточно будет, если я скажу, что это — четвертая женщина, которая должна умереть на распятии, и что рок судил ей именно такую смерть. Но одно я могу вам сообщить — в час, когда триумф Ворского ослепит вас. Я сделаю это даже с известной гордостью, потому что если все происходившее до сих пор зависело от меня и моей воли, то все, что будет происходить теперь, зависит от воли могущественнейших сил, от воли сил, работающих на Ворского!
И, как будто эти два слова ласкали ему губы, он повторил несколько раз:
— На Ворского!.. На Ворского!..
Он встал: неудержимый наплыв мыслей заставлял его расхаживать взад и вперед и жестикулировать.
— Ворский, сын короля, Ворский, избранник судьбы, готовься. Ты — или последний авантюрист и самый преступный из всех великих преступников, запятнанных чужой кровью, или действительно всевидящий пророк, которого боги венчают славой. Сверхчеловек или бандит. Таков приговор судьбы. Биения сердца священной жертвы, принесенной богам, отсчитывают последние секунды. Прислушайтесь, вы двое!
Он взобрался на лестницу и попытался уловить стук утомленного сердца. Однако свесившаяся налево голова жертвы не позволила ему приложить ухо к ее груди, а прикоснуться к женщине он не осмелился. В тишине раздавалось лишь ее прерывистое хриплое дыхание.
Ворский тихо проговорил:
— Вероника, ты меня слышишь?.. Вероника… Вероника…
Помолчав немного, он продолжал:
— Ты должна знать… Да, я сам страшусь того, что сделал. Но это — рок. Помнишь пророчество: «Твоя жена умрет на кресте»? Да одно твое имя, Вероника, вызывает к жизни это пророчество! Вспомни: святая Вероника утерла платом лицо Христа, и на этом плате остался отпечаток лица Спасителя… Вероника, ты слышишь меня, Вероника?
Поспешно спустившись с лестницы, Ворский выхватил у Конрада бутылку рома и прикончил ее одним глотком.
И тут у него начался бред: он принялся бормотать что-то на непонятном его сообщникам языке. Затем стал бросать вызов невидимым врагам, задевать богов, изрыгая брань и святотатства.
— Ворский сильнее всех. Ворский властвует над судьбой. Все стихии и тайные силы должны ему повиноваться. Все будет так, как решит он, великая тайна откроется ему в мистических формах и по законам кабалистики. Ворского ожидают как пророка. Ворский будет встречен криками радости и восторга, и кто-то, кого я не знаю и лишь предвижу, встанет перед ним с пальмовой ветвью и благословениями. Так пусть же он готовится! Пусть появится из мрака, пусть восстанет из ада! Вот он — Ворский. Пусть под звон колоколов и крики «аллилуйя» вспыхнет на небесах вещий знак, а земля разверзнется и изрыгнет языки пламени!
Он помолчал, словно вглядываясь в пространство в ожидании пророческих знаков. Сверху донесся предсмертный хрип жертвы. Вдалеке гремел гром, молнии раздирали надвое черные тучи. Казалось, вся природа откликнулась на призыв негодяя.
Его напыщенные разглагольствования и мимика комедианта произвели сильное впечатление на приспешников.
Отто прошептал:
— Он меня напугал.
— Это все ром, — заметил Конрад. — Тем не менее слова он говорит страшные.
— Слова, которые кружат около нас, — подхватил Ворский, не упустивший ни звука из их разговора, — которые принадлежат к сегодняшнему часу и завещаны нам веками. Это — словно чудесное разрешение от бремени. Говорю вам, вы будете смущенными его свидетелями. Отто и Конрад, будьте готовы: земля задрожит, а в месте, где Ворский завладеет Божьим Камнем, к небесам поднимется огненный столп.
— Он уже сам не понимает, что несет, — процедил Конрад.
— Опять он залез на лестницу, — вздохнул Отто. — Того и гляди, в него ударит молния.
Но возбуждение Ворского уже не знало границ. Конец близился. Измученная жертва агонизировала.
Сначала тихо, чтобы слышала только она, затем все громче и громче Ворский продолжал:
— Вероника… Вероника… Ты выполняешь свое предназначение… Ты уже почти у конца восхождения… Слава тебе! Частичка моего триумфа принадлежит и тебе. Слава! Прислушайся! Ты уже слышишь, не правда ли? Раскаты грома близятся. Враги мои побеждены, тебе нечего больше рассчитывать на помощь! Это последние биения твоего сердца… Твой последний стон… Или, Или! лама савахфани? Боже мой, Боже мой! для чего ты меня оставил?
Ворский засмеялся как безумный, словно его рассмешило некое весьма игривое приключение. Затем наступило молчание. Раскаты грома стихли. Ворский наклонился и внезапно возгласил с верхней ступеньки лестницы:
— Или, Или! лама савахфани? Боги оставили ее! Смерть сделала свое дело. Последняя из четырех женщин мертва. Вероника умерла.
Снова помолчав, он дважды проревел:
— Вероника умерла! Вероника умерла!
И опять воцарилась напряженная тишина.
Внезапно земля вздрогнула, но не от очередного удара грома, а внутренним, глубинным содроганием, идущим из самых ее недр и прокатившимся несколько раз, словно эхо, которое отдается среди лесов и холмов.
И почти в ту же секунду, неподалеку, у края стоявших полукругом дубов струя огня поднялась к небу в вихре дыма, в котором плясали красные, желтые и лиловые искры.
