Артур Конан Дойл - Записки о Шерлоке Холмсе
При свете газового фонаря я увидел, что моя блестящая версия вызвала у Холмса улыбку.
— Дорогой Уотсон, — сказал он, — это было первое, что пришло мне в голову, но рассказу доктора есть подтверждение. Этот молодой человек оставил следы не только в комнате, но и на лестничном ковре. Молодой человек существует. Он носит ботинки с тупыми носами, а не остроносые, как Блессингтон, и они на дюйм с третью побольше размером, чем докторские. Ну, а теперь сразу в постель, ибо я буду удивлен, если поутру мы не получим каких-нибудь новостей с Брук-стрит.
Предсказание Шерлока Холмса сбылось, и новость была трагическая. В половине восьмого утра, когда хмурый день еще только занимался, Холмс уже стоял в халате у моей постели.
— Уотсон, — сказал он, — нас ждет экипаж.
— А что такое?
— Дело Брук-стрит.
— Есть новости?
— Трагические, но какие-то невнятные, — сказал он, поднимая занавеску. — Поглядите… вот листок из записной книжки, и на нем накарябано карандашом: «Ради Бога, приезжайте немедленно. П. Т.».
Наш друг доктор и сам, кажется, потерял голову. Поторопитесь, дорогой Уотсон, нас срочно ждут.
Примерно через четверть часа мы уже были в доме врача. Он выбежал нам навстречу с лицом, перекосившимся от ужаса.
— Такая беда! — воскликнул он, сдавливая пальцами виски.
— Что случилось?
— Блессингтон покончил с собой.
Холмс присвистнул.
— Да, этой ночью он повесился.
Мы вошли, и доктор повел нас в комнату, которая по виду была его приемной.
— Я даже не соображаю, что делаю, — говорил он. — Полиция уже наверху. Я потрясен до глубины души.
— Когда вы узнали об этом?
— Каждый день рано утром ему относили чашку чая. Горничная вошла примерно в семь, и несчастный уже висел посередине комнаты. Он привязал веревку к крюку, на котором обычно висела тяжелая лампа, и спрыгнул с того самого сундука, что показал нам вчера.
Холмс стоял, глубоко задумавшись.
— С вашего позволения, — сказал он наконец, — я бы поднялся наверх и взглянул на все сам.
Мы оба в сопровождении доктора пошли наверх.
За дверью спальни нас ожидало ужасное зрелище. Я уже говорил о том впечатлении дряблости, которое производил этот Блессингтон. Теперь, когда он висел на крюке, оно еще усилилось. В лице не осталось почти ничего человеческого. Шея вытянулась, как у ощипанной курицы, и по контрасту с ней тело казалось еще более тучным и неестественным. На нем была лишь длинная ночная рубаха, из-под которой окоченело торчали распухшие лодыжки и нескладные ступни. Рядом стоял щеголеватый инспектор, делавший заметки в записной книжке.
— А, мистер Холмс, — сказал он, когда мой друг вошел. — Рад видеть вас.
— Доброе утро, Лэннер, — откликнулся Холмс. — Надеюсь, вы не против моего вмешательства. Вы уже слышали о событиях, предшествовавших этому происшествию?
— Да, кое-что слышал.
— Ну, и каково ваше мнение?
— Насколько я могу судить, Блессингтон обезумел от страха. Посмотрите на постель — он провел беспокойную ночь. Вот довольно глубокий отпечаток его тела. Вы знаете, что самоубийства чаще всего совершаются часов в пять утра. Примерно в это время он и повесился. И, наверно, заранее все обдумал.
— Судя по тому, как затвердели его мышцы, он умер часа три назад, — сказал я.
— Что-нибудь особенное в комнате обнаружили? — спросил Холмс.
— Нашли на подставке для умывальника отвертку и несколько винтов. И ночью здесь, видно, много курили. Вот четыре сигарных окурка, которые я подобрал в камине.
— Г-м! — произнес Холмс. — Нашли вы его мундштук?
— Нет.
— А портсигар?
— Да, он был у него в кармане пальто.
Холмс открыл портсигар и понюхал единственную оставшуюся в нем сигару.
Holmes opened it and smelled the single cigar which it contaned.
— Это гаванская сигара, а это окурки сигар особого сорта, который импортируется голландцами из их ост-индских колоний. Их обычно заворачивают в солому, как вы знаете, и они потоньше и подлиннее, чем сигары других сортов.
Он взял четыре окурка и стал рассматривать их в свою карманную лупу.
— Две сигары выкурены через мундштук, а две просто так, — продолжал он. — Две были обрезаны не очень острым ножом, а концы двух других — откушены набором великолепных зубов. Это не самоубийство, мастер Лэннер. Это тщательно продуманное и хладнокровно совершенное убийство.
— Не может быть! — воскликнул инспектор.
— Почему же это не может быть?
— А зачем убивать человека таким неудобным способом — вешать?
— Вот это мы и должны узнать.
— Как убийцы могли проникнуть сюда?
— Через парадную дверь.
— Но она была заперта на засов.
— Ее заперли после того, как они вошли.
— Почем вы знаете?
— Я видел следы. Простите, через минуту я, возможно, сообщу вам еще кое-какие сведения.
Он подошел к двери и, повернув ключ в замке, со свойственной ему методичностью осмотрел ее. Затем он вынул ключ, который торчал с внутренней стороны, и тоже обследовал его. Постель, ковер, стулья, камин, труп и веревка — все было по очереди осмотрено, пока, наконец, Холмс не заявил, что удовлетворен, после чего он, призвав на помощь меня и инспектора, отрезал веревку, на которой висел труп несчастного Блессингтона, и почтительно прикрыл его простыней.
— Откуда взялась веревка? — спросил я.
— Ее отрезали отсюда, — сказал доктор Тревельян, вытягивая из-под кровати веревку, уложенную в большой круг. — Он ужасно боялся пожаров и всегда держал ее поблизости, чтобы бежать через окно, если лестница загорится.
— Это, должно быть, избавило убийц от лишних хлопот, — задумчиво сказал Холмс. — Да, все свершилось очень просто, и я сам буду удивлен, если к полудню не сообщу вам причины преступления. Я возьму фотографию Блессингтона, ту, что на камине. Она может помочь мне в моем расследовании.
— Но, ради Бога, объясните нам, что же здесь произошло, — взмолился доктор.
— Последовательность событий ясна для меня, как будто я сам здесь присутствовал, — сказал Холмс. — Преступников было трое: один — молодой, другой — пожилой, а каков был третий, я пока определить не могу. Вряд ли надо говорить, что первые два — те самые, что выдавали себя за русского дворянина и его сына, и, следовательно, у нас есть их полный словесный портрет. Они были впущены сообщником, находившимся в доме. Примите мой совет, инспектор, и арестуйте слугу-мальчишку, который, как помнится, поступил к вам, доктор, на службу совсем недавно.
— Этого постреленка нигде не могут найти, — сказал доктор Тревельян. — Горничная и кухарка только что искали его.
