Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда
Убийства в запертых комнатах, знаете ли, напоминают шахматные эндшпили. То есть к реальным убийствам – убийствам, совершенным реальными людьми, – они имеют не больше отношения, чем эти эндшпили в иллюстрированных журналах – ну, вы знаете: конь и пешка против незащищенного слона и мат в пять ходов – имеют отношение к реальной стратегии и комбинациям реальной шахматной партии. Именно это всегда понимал мой дорогой друг Гилберт, вот почему он такой несравненный гений.
Выражение полного недоумения, которое переходило с одного лица на другое, будто заразительный зевок, ясно показывало, что они понятия не имеют, на какого Гилберта она сослалась. А поскольку столь же ясно было, что никому не хочется сказать об этом вслух, она объяснила:
– Гилберт Честертон. Его рассказы об отце Брауне уникальны именно потому, что они – эндшпили и ни на что другое не претендуют. Укладывая свои искусные рассказики в дюжину страниц, он избегает необходимости излагать целиком трудоемкую интригу, которая требуется авторам вроде меня, чтобы оправдать развязку. И его читатели радостно ощущают, как их стремительно перебрасывают к кульминации полнометражного «Ищи убийцу!» – а честно говоря, это единственное, что их интересует, – минуя тягомотину занудной экспозиции.
– К сути, мисс Маунт, – сказал Трабшо, – к сути!
– Как я уже много раз говорила прежде, – продолжала она, подчеркнуто игнорируя его вмешательство, – если вы правда хотите кого-нибудь убить и остаться непойманным, так просто убейте. Столкните вашу жертву с обрыва, а не то всадите ей нож под лопатку в смоляном мраке и закопайте нож под деревом, под любым деревом, под любым из тысячи деревьев. Не забудьте надеть перчатки и проверьте, что не оставили после себя каких-либо улик. А главное – воздерживайтесь от дурацких ухищрений. Пусть все будет просто, занудно и безупречно. Для нас, авторов детективного жанра, подобное убийство может быть слишком уж простым, занудным и безупречным, но зато именно это – тот род преступления, совершив которое можно с наибольшей вероятностью остаться ненайденным.
– Все это, полагаю, весьма поучительно, – вновь перебил ее Трабшо голосом одновременно и любезным, и сердитым. – Однако мы согласились собраться в библиотеке не ради того, чтобы выслушивать ваши мнения о различиях между литературными и реальными убийствами – мнения, которые, по вашим же словам, вы нам уже излагали. Конкретно, к чему все это ведет?
Эвадна Маунт нахмурилась.
– Научитесь быть терпеливым со мной, старший инспектор, – ответила она с мрачной внушительностью. – Я дойду до сути! Еще не было случая, чтобы я до нее не доходила.
Она снова сделала затяжку, на этот раз с большей уверенностью.
– Итак, мы столкнулись… Я СТОЛКНУЛАСЬ с двумя убийствами, способы которых резко отличались друг от друга. Одно, как сформулировал бы старший инспектор, было «литературным» убийством, явно совершенным кем-то, кто под завязку начитался «Ищи убийцу!», хотя, повторяю, мои в их число не входят. А другое было «реальным» убийством, попыткой совершить реальное убийство, такого рода убийство, которые совершаются в реальном мире каждый день.
Для первого убийства – Реймонда Джентри – имелся избыток мотивов. Если не считать Селины, все в нашем обществе тайно, а в некоторых случаях и совершенно открыто, испытали облегчение, что с ним покончено раз и навсегда.
И первоначальная моя ошибка заключалась в том, что я внушила себе, будто даже среди такого широкого и пестрого спектра подозреваемых можно установить различия. Почти все мы служили объектами гаденьких намеков Джентри (были исключения, и вскоре я их коснусь). А это теоретически подразумевало, что почти у всех нас были веские причины желать ему смерти. Тем не менее первоначально мне, повторяю, показалось, что подозреваемые подразделяются на две отдельные категории.
С одной стороны, те, для кого разоблачения Реймонда означали полную катастрофу, если бы оказались на страницах «Тромбона». Например, Кора. Как она сама признала, ее карьере пришел бы конец, если бы не просто слухи, а печатное слово подтвердило ее зависимость от… от, скажем, некоторых веществ.
Ну-ну, Кора, не мечи в меня глазами молнии, думается, я знаю, какой ответ вертится у тебя на языке. Абсолютно верно: есть еще одна такая подозреваемая, и это я. Мои книги, скажу не краснея, имеют огромный круг читателей, и даже хотя во всех них анализируются убийства, и алчность, и ненависть, и месть, они тем не менее достаточно респектабельны, и читают их главным образом респектабельные люди. И если бы эти мои респектабельные читатели внезапно узнали, что… пожалуй, я предпочту обойти молчанием то, что вам всем уже известно про меня, но да, я легко могу вообразить, как это сказалось бы на покупке моих книг.
Столь мужественно коснувшись крапивы собственных прошлых грехов, Эвадна Маунт была готова вновь ринуться в сечу.
– Однако имелись и такие, кому (хотя слушать, как публично роются в твоем грязном, прежде потаенном белье, было, надо думать, невыносимо) «Тромбон» тем не менее не угрожал. Например, вам, викарий.
К несчастью, вы правда подтасовали факты, касавшиеся вашего участия в войне, и, бесспорно, вы попытаетесь забыть это Рождество и хотите, чтобы и мы все его забыли. Однако вы сами, насколько мне помнится, прямо признали, что какое бы извращенное удовольствие Реймонд Джентри ни извлекал, источая свой яд, «желтая» пресса гроша ломаного не даст за невинную – или почти невинную – ложь священника предельно скромного прихода в Дартмуре.
Затем мы переходим к нашим друзьям Ролфам. Вас обоих не могло радовать, как пропали втуне годы и годы притворного пренебрежения к шепоткам касательно того, что конкретно произошло между Мэдж и жиголо в Монте-Карло или как Генри напортачил с обычной операцией, оборвав не только жизнь младенца, но заодно и собственную карьеру. Вас, я повторяю, не могло радовать, что все ваши старания сохранить лицо были сведены на нет за один чертов присест мерзким размазыванием грязи – любимым занятием Джентри. Но опять-таки – с полным уважением – и вы недостаточно известны, чтобы заинтересовать тех двуногих, которые брезгуют брать в руки обрывки туалетной бумаги вроде «Тромбона».
Если до сих пор все присутствующие слушали более или менее непротестующе, как Эвадна Маунт излагает свои построения, это вовсе не означало, будто они теперь безмятежно освоились с мыслью о том, что самые некрасивые факты их жизни стали достоянием гласности. Всякий раз, когда она упоминала кого-нибудь из них, слышался судорожный вздох, а миссис Уоттис даже роняла слезу. Но аргументы эти были представлены с такой логической ясностью, что они превращали необходимость их слушать почти в удовольствие. Более того, напряжение, которое за последние сутки с половиной достигло предела, искало выхода, и именно такой выход писательница медленно, но верно предоставляла остальным гостям.
