Жорж Сименон - Грязь на снегу
— Часто?
— Что вы понимаете под словом «часто»?
— Один, два, три раза в неделю?
— Трудно сказать. Как когда.
— Вы любили ее?
— Нет.
— Но спали с ней?
— При случае.
— И разговаривали тоже?
— Нет.
— Спали вместе и не разговаривали?
Когда Франка выводят на такие темы, его подмывает ответить непристойностью. Как в школе. Но учителю не говорят непристойностей. Пожилому господину — тем более. Сальностями его не проймешь.
— Скажем так: я обходился минимальным количеством слов.
— То есть?
— Затрудняюсь уточнить.
— Вам не доводилось рассказывать ей, что вы делали в течение дня?
— Нет.
— Ни расспрашивать ее, что делала она?
— Подавно.
— Вы не говорили о мужчинах, которые спали с ней?
— Я не ревновал.
Вот в таком тоне. Конечно, надо учитывать, что пожилой господин старательно выбирает слова и взвешивает их, прежде чем произнести, а это требует времени. Письменный стол у него американский, монументальный, с множеством отделений и ящиков. Все они набиты какими-то никчемными с виду бумажками, которые пожилой господин в нужный момент извлекает из разных мест и бегло просматривает.
Франку известно, что это за бумажки. Здесь нет письмоводителя. Его ответы никто не фиксирует. У обоих штатских, по-прежнему стоящих возле двери, нет ни авторучек, ни карандашей. Франк не слишком удивился бы, если б обнаружилось, что они не умеют писать.
Пишет сам пожилой господин — неизменно на клочках бумаги, обрывках старых конвертов, неисписанных нижних полях писем и циркуляров, которые тщательно обрезает. Почерк у него микроскопический, невероятно убористый и понятный только ему самому.
Раз в его ящиках лежит клочок бумаги, где речь идет о Берте, это означает, что толстуха тоже была на допросе.
Интересно, прав ли Франк в этом предположении? Ему случается, входя, принюхиваться, вбирать в себя запахи, эти следы кого-то, кто побывал здесь до его прихода.
— Ваша мать принимала офицеров, чиновников?
— Возможно.
— Вы часто оставались дома во время их визитов?
— Случалось.
— Еще бы! Вы молоды, любопытны.
— Я молод, но не любопытен и не страдаю никакими пороками.
— У вас много друзей, знакомых. А ведь так интересно знать, чем занимаются офицеры и о чем они говорят.
— Только не мне.
— Ваша подружка Берта…
— Она не была моей подружкой.
— Она перестала ею быть, потому что ушла от вас и вашей матери. Вот я и спрашиваю себя: почему? И почему в день ее ухода из вашей квартиры доносились такие громкие возгласы, что соседи всполошились?
Какие соседи? Кого вызывали на допрос? Франку приходит на ум г-н Виммер, хотя он ни в чем старика не подозревает.
— Странно, что Берта, которая, по словам вашей матери, была в известном смысле членом семьи, ушла от вас именно в подобный момент.
Не умышленно ли он упоминает об этом, чтобы дать понять: Лотту тоже допрашивали. Франка это не волнует.
Он и не такое слышал.
— Берта была исключительно полезна вашей маме.
(Пожилой господин не знает, что Франк никогда не называет так свою мамашу: лоттам не адресуют слово «мама».)
Не помню уж, кто из вас сказал, — пожилой господин делает вид, будто роется в бумажках, — что она здорова как лошадь.
— Как кобыла.
— Согласен. Как кобыла. Нам еще придется поговорить о ней.
Сначала Франк полагал, что все это — пустые слова, способ запугивания. Он не представлял себе, как его поведение и поступки могут стать в глазах пожилого господина настолько важными, чтобы тот привел из-за них в действие такую сложную машину.
Самое любопытное, что, со своей точки зрения, пожилой господин не ошибается. Он знает куда гнет. Знает лучше, чем Франк, только начинающий догадываться о подоплеке происходящего, — раньше он о ней не имел представления.
В этом доме слов на ветер не бросают. Если пожилой господин роняет: «Нам еще придется поговорить о ней»
— значит, дело разговорами не ограничится. Бедная глупая толстуха Берта!
Тем не менее подлинной жалости ни к ней, ни к кому бы то ни было Франк не испытывает. Это чувство он тоже оставил позади. Он не сердится на Берту. Не питает к ней презрения. В нем нет ненависти. Он просто приучился смотреть на людей рыбьими глазами пожилого господина, словно сквозь стекла аквариума.
В том, что здесь не бросают слов на ветер, он убедился в связи с Кромером. Было это на самых первых порах, когда Франк еще ничего не понимал. Он воображал, что, как в случае с офицером, огревшим его линейкой, достаточно все отрицать.
— Знакомы вы с Фредом Кромером?
— Нет.
— И никогда не встречали человека с такой фамилией?
— Не припоминаю.
— Но он бывал, где и вы, — в тех же ресторанах, тех же барах.
— Возможно.
— Вы уверены, что никогда не пили с ним шампанского у Тимо?
Ему протягивают руку помощи!
— С кем мне только не случалось пить у Тимо! В том числе и шампанское.
Промах! Франк спохватывается сразу же и все-таки слишком поздно. Пожилой господин покрывает бисерными каракулями очередной клочок бумаги. Для человека его положения и возраста выглядит это несколько несерьезно. Однако ни один из таких обрывков не теряется, каждый в нужный момент извлекается на поверхность.
— Вы не знаете его и просто как Фреда? Кое-кого в известных заведениях знают только по имени. Например, целая куча людей, с которыми вы общались, можно сказать, ежедневно, даже не подозревает, что ваша фамилия Фридмайер.
— Это не тот случай.
— Не тот лишь для Кромера?
Здесь все засчитывается. Все идет в работу. Все фиксируется. Два томительных часа кряду Франк бессмысленно отрицает знакомство с Кромером — только потому, что однажды избрал такую линию поведения. Назавтра и в последующие дни вопрос о его приятеле не возникает.
Франку кажется, что о Кромере забыли. Затем, в самый разгар ночного допроса, когда он буквально шатается, глаза у него воспалены, а его умышленно заставляют стоять, ему предъявляется любительская фотография, где он снят летом на берегу реки в обществе Кромера и двух девушек. Мужчины без пиджаков. Типичная вылазка за город. Кромер, как всегда несдержанный, тискает ручищей грудь партнерши-блондинки.
— Узнаете?
— Узнаю, но не помню, как зовут.
— Девушек тоже?
— Где ж мне упомнить всех девиц, с которыми я катался на лодке?
— Вот эту, брюнетку, зовут Лили.
— Верю вам на слово.
— Ее отец — служащий муниципалитета.
— Возможно.
— А ваш спутник — Кроме?.
— Вот как?
Франку снимок внове — он никогда не держал его в руках. Помнит лишь, что в тот день их было пятеро, трое мужчин и две женщины, — неудобная комбинация. К счастью, третий был поглощен своим фотоаппаратом. Он же сидел на веслах. Франк, если бы даже захотел, не смог бы сказать, как его зовут.
