Агата Кристи - Щелкни пальцем только раз
– Как вы глупы. Вы думаете, сюда кто-нибудь придет? Кто, по-вашему, может прийти? Им придется ломать двери, ломать эту стену, а тем временем – есть ведь и другие способы. Не обязательно молоко. Просто молоко легче всего. Молоко или какао, даже чай. Маленькой миссис Моди я всыпала в какао. Она любила какао и постоянно его пила.
– Это был морфий? Откуда вы его брали?
– О, это было нетрудно. У человека, с которым я жила много лет назад, был рак, и доктор давал мне для него морфий. У меня скопился большой запас. Были и другие лекарства. Я сказала, что все выбросила, только я этого не сделала, наоборот, все сохранила – и морфий, и другие наркотики, и успокаивающие средства. Вот они и пригодились. У меня и сейчас есть запас. Сама я никогда ничего не принимаю. Я не верю в эти штучки. – Она придвинула стакан к Таппенс. – Выпейте это, так будет гораздо легче. Другой способ – беда в том, что я не помню, куда я положила...
Она встала и начала ходить по комнате.
– Куда же я его положила? Куда? Все забываю, старею, наверное.
Таппенс снова закричала «На помощь!», однако на берегу канала не было ни души. Миссис Ланкастер продолжала бродить по комнате.
– Я думала... была уверена... О, конечно, он у меня в рабочей корзинке.
Таппенс отвернулась от окна. Миссис Ланкастер приближалась к ней.
– Какая вы глупая женщина, – сказала она, – что предпочитаете этот способ.
Она выбросила вперед левую руку и схватила Таппенс за плечо. В правой руке, которую она до этого держала за спиной, был длинный узкий кинжал. Таппенс отчаянно сопротивлялась. «Я легко с ней справлюсь, – думала она. – Без всякого труда. Она старая женщина, старая и слабая. Она не сможет...»
И вдруг ее охватил ужас: «Но я ведь тоже старая женщина. У меня уже нет той силы. А ее руки, ее пальцы, как они сжимаются... Это, наверное, потому, что она безумна. Я всегда слышала, что сумасшедшие обладают страшной силой».
Блестящее лезвие все приближалось. Таппенс пронзительно закричала. Снизу слышались крики и громкие удары. Они были направлены на дверь, словно кто-то старался ее выломать. «Но им никак не удастся сюда проникнуть, – думала Таппенс. – Они не смогут открыть эту дверь. Для этого нужно знать секрет потайного механизма».
Она боролась изо всех сил. Пока ей удавалось удерживать миссис Ланкастер на расстоянии. Но та была крупнее. Это была большая сильная женщина. Она по-прежнему улыбалась, однако в этой улыбке больше не было благожелательности. У нее был вид женщины, которой нравится то, что она делает.
– Убийца Кейт, – пробормотала Таппенс.
– Так вы, значит, знаете мое прозвище? Но теперь я переросла его. Теперь я не просто убийца, а Убийца именем Бога. Бог велит, чтобы я вас убила. Значит, все в порядке. Вы это понимаете, не так ли? Если этого хочет Бог, значит, все в порядке.
Теперь миссис Ланкастер загнала Таппенс в угол, к краю большого кресла. Одной рукой она прижимала ее к креслу, все крепче и крепче, так что Таппенс уже не могла пошевелиться – дальнейшее сопротивление было уже невозможно. Блестящее лезвие кинжала в правой руке миссис Ланкастер все приближалось.
Таппенс думала: «Я не должна поддаваться панике, нельзя паниковать...» – но вслед за этой мыслью тут же пришла другая: «Но что я могу сделать?» Сопротивляться было бесполезно.
И тут ее пронзил страх – острое чувство страха, такое же, какое она испытала в «Солнечных горах».
«Это не ваш ребеночек?»
То было первое предупреждение, однако она им пренебрегла – да она и не знала, что это предупреждение.
Таппенс следила глазами за сверкающим лезвием, но, как это ни странно, не эта полоска стали внушала ей страх, приводивший ее в состояние полного паралича, ужасно было лицо – улыбающееся доброжелательное лицо миссис Ланкастер. Это была довольная, счастливая улыбка мягкой рассудительной женщины, которая спокойно делает свое дело.
«Она совсем не похожа на сумасшедшую, – подумала Таппенс. – Вот что ужасно. Впрочем, это естественно, ведь она-то думает, что вполне нормальна. Она считает себя вполне нормальным, разумным человеком – именно так она думает... О Томми, Томми, во что же я на этот раз впуталась?»
Ее охватила слабость, а затем и дурнота. Все мускулы ее расслабились – откуда-то послышались звуки разбитого стекла. Они унесли ее прочь, в темноту и беспамятство.
* * *– Вот так уже лучше... Вы приходите в себя... Выпейте это, миссис Бересфорд.
К губам прижимается стакан... она отчаянно сопротивляется... отравленное молоко... кто когда-то говорил... что-то об отравленном молоке? Она не будет пить отравленное молоко... нет, это не молоко... пахнет совсем не так...
Напряжение спало, губы ее открылись... Она сделала глоток.
– Бренди, – прошептала Таппенс, узнав напиток.
– Совершенно верно! Выпейте еще... еще глоточек...
Таппенс выпила. Она откинулась на подушки и осмотрелась. В окне торчала верхушка лестницы. Пол под окном был усыпан битым стеклом.
– Я слышала, как разбилось стекло.
Она отодвинула от себя стакан, взгляд ее задержался сначала на кисти, потом скользнул по руке и, наконец, по лицу человека, который его держал.
– Эль Греко, – пробормотала она.
– Прошу прощения?
– Это неважно. – Она снова оглядела комнату. – А где она? Я хочу сказать, миссис Ланкастер?
– Она... она отдыхает... в соседней комнате.
– Понятно. – Однако Таппенс была не совсем уверена в том, что понимает хотя бы что-нибудь. Потом все прояснится. А теперь она могла освоить только одну мысль зараз. – Сэр Филипп. – Она произнесла его имя медленно и с сомнением. – Это правильно?
– Да. А почему вы вспомнили Эль Греко?
– Страдание.
– Прошу прощения?
– Картина... в Толедо... Или в «Прадо»... Я подумала... Это было давно-давно... Нет, не так уж давно. – Подумав немного, она сделала открытие. – Вчера вечером. У викария были гости...
– Вы делаете успехи, – ободряюще проговорил он.
Почему-то казалось так естественно сидеть здесь, в этой комнате, где пол был усыпан битым стеклом, и разговаривать с этим человеком, у которого было измученное, страдальческое лицо...
– Я сделала ошибку... там, в «Солнечных горах». Я ошиблась в ней... Мне стало страшно... волна страха... Но я не поняла, я боялась не ее, я боялась за нее... Я думала, что с ней должно что-то случиться... Я хотела защитить ее... спасти... я... – Она нерешительно посмотрела на него. – Вы понимаете? Или это звучит глупо?
– Никто не понимает вас лучше, чем я, никто в целом свете.
– Но кто же? Кто она? Я имею в виду миссис Ланкастер, или миссис Йорк... Все это нереально, взято с куста... роза... Так кто же она на самом деле?
Филипп Старк резко проговорил:
Кто она сама? На самом деле? Настоящая,
не знающая лжи?
Кто она, отмеченная Богом, с божественной
печатью на челе? —
Вы когда-нибудь читали «Пер Гюнта», миссис Бересфорд?
Он подошел к окну, постоял там с минуту, глядя в сад, затем резко обернулся:
– Она была моей женой, помоги мне Бог.
– Вашей женой? Но ведь она умерла. Табличка в церкви...
– Она умерла за границей, это я распустил такой слух и поместил мемориальную табличку в церкви в память о ней. Люди обычно стесняются задавать вопросы скорбящему вдовцу. К тому же я уехал из этих мест.
– Некоторые говорили, что это она вас бросила.
– Это меня устраивало.
– Вы ее увезли, когда узнали... узнали про детей?
– Так, значит, вы знаете про детей...
– Она мне рассказала... Это... это невероятно.
– Почти все время она была вполне нормальным человеком – никто бы никогда не догадался. Но полиция начала подозревать... Мне пришлось принимать меры... Я должен был ее защитить... Спасти... Вы понимаете?.. Можно ли это понять, хоть в какой-то степени?
– Да, я все понимаю.
– Она была... так хороша когда-то... – Голос его задрожал. – Вы видите ее... здесь. – Он показал на портрет на стене. – Уотерлили. Она была отчаянная девица – всегда и во всем. Ее мать – последняя представительница рода Уоррендеров... Старинная фамилия... Там было множество внутрисемейных браков... Ее звали Элен Уоррендер... Она сбежала из дому и попала в дурную компанию, связалась с преступником. Дочь ее пошла на сцену, училась танцевать... Уотерлили была ее лучшей ролью... Потом она оказалась в банде... просто ей было интересно, только все быстро надоедало.
Выйдя за меня замуж, она от всего этого отошла. Хотела спокойной жизни, иметь семью, детей. Я был богат... Я мог дать ей все, чего она хотела. Но у нас не было детей. Мы оба об этом горевали. У нее появилась мания вины... Возможно, она всегда была несколько неуравновешенна... Я этого не знаю... Она была... – Он в отчаянии развел руками. – Я любил ее... Я всегда ее любил... независимо от того, что с ней происходило, что она делала... Я хотел ее защитить, чтобы она была в безопасности... не в тюрьме, осужденная на пожизненное заключение... чтобы не томилась бесконечно в неволе. И мы обеспечивали ей безопасность... долгие-долгие годы.
