Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
С трудом он перевернулся в воде, теперь он не хотел, чтобы Мира увидела его глаза, и тяжело поплыл к берегу, разбивая воду бессмысленно резкими ударами рук.
Солнце преломилось в летящих брызгах. Нога с трудом дотянулась до дна. Перед ним оказалась загорелая волосатая грудь, мужской голос сказал в самое ухо по-грузински.
— Уйди, щенок!
Две пары сильных скользких рук надавили ему на плечи. Он выскочил на секунду… Успел заметить Ли, стоящую на берегу. Вокруг фейерверки брызг, прыгающие в воде голые дети, женщины…
«Когда она успела надеть купальник?.. — уже теряя сознание и погружаясь в болезненную муть, подумал он. — Без купальника лучше… Если купальник снять, убьют быстрее и быстрее все кончится…»
11
Он задирал голову, и над головой сквозь стеклянное полотнище воды, загибаемое ветром, видел солнце — пульсирующий белый шарик. Ему казалось, что он не может оторваться от камня, он скреб пальцами по бетонной стене волнореза, но скобы не было, не за что ухватиться. Ник посмотрел вниз, оторвав глаза от солнца. Он увидел среди извивающихся мягко водорослей свои босые ноги, увидел руку, торчащую из-под камня, на руке блеснуло кольцо. Вдруг он понял, что рука вовсе не мертвая, а напротив, дружелюбная, живая. Готовая к пожатию, рука протягивалась к нему. С трудом Ник наклонился… Почему бы не пожать руку скульптора? Но ведь Александра убили в пещере? Утопили другого человека. Здесь должна быть Мира? Такая большая, уродливая, каменная Мира. Он сделал усилие, кончики пальцев столкнулись с кончиками пальцев протянутой руки мертвеца, и их обожгло…
— Ник!
Он почувствовал сильный удар. Удар звоном прокатился в проснувшемся мозгу. Он открыл глаза. Вырвавшись из обморока, Ник присел на песке и вытер губы. Солнце стояло над головой в открытом небе, полуденное, белое. Ли с размаху еще раз ударила его по щеке. Он увидел ее сосредоточенные глаза, увидел толпу вокруг, и сквозь толпу, сквозь пластиковый навес в отдалении покачивающийся мост… По мосту шла Мира. Она не оборачивалась. На ней было знакомое платье. Ее никто не сопровождал, только собака плелась, послушная, следом.
Еще не в силах выдавить из себя слов, он показал рукой. Глаза Ли вспыхнули. Они были злыми и напуганными одновременно.
— Ник! — сказала она. — Ну разве так можно?
— Ногу у него свело, — сказал кто-то за спиной. — У парня ногу свело… Мог возле самого берега утонуть… Спасибо, не утонул.
— А что? Что здесь случилось? — поинтересовался другой женский голос.
— Спасатели вытащили. В трех метрах от берега захлебнулся.
— Да не очень он и захлебнулся?
«Спасатели! — повторилось в голове. — Спасатели? Меня пытались утопить…»
Волосатая темная грудь покачивалась рядом, толстая золотая цепочка лежала на этой мужской груди.
Ник поднял глаза, лицо спасателя было дебильным и почти неподвижным, какая-то смешная скованность черт. Ник дернул головой. Мира все еще шла по мосту. Спасатель, играя своей цепью, вдруг хитро посмотрел на него и приложил к темным губам кривой палец. Глаза спасателя неприятно улыбнулись.
— Иголку в плавки воткни… И все! Иголку, — сказал голос в толпе. — Сведет ногу, нужно проколоть. У меня, например, в плавках всегда игла…
«А не боишься не туда уколоться? — зачем-то подумал Ник. — Не туда и не тогда!»
— Ми-ра! — сказал он одними губами, обращаясь к Ли и опять показывая дрожащей рукой.
— Я тебя больше без круга в воду не пущу! — мать протягивала белый пластмассовый стаканчик. — На, выпей!
В стаканчике оказался чуть теплый кофе. Кофе был противный и сладкий. Толпа вокруг поредела. Он был уже не интересен: дрожащий, скрючившийся в метре от приливной волны, синий от ужаса подросток, судорожно прихлебывающий кофе.
— Очень неосторожно… Очень… — сказал мужской голос.
Рядом с Ли возник какой-то назидательный старик в зеленых плавках. На плавках золотой металлический значок — якорь.
— Так вы сына потеряете, милочка. Товарищ прав, иголку нужно… Нужно с собой в воде что-то острое, если судороги. Если известно, что судороги… Если подвержен!..
От нахлынувшей слабости Ник почти засыпал, соскальзывал в сон. Подташнивало. Он лежал на подстилке слева от навеса. Ли воткнула в песок зонтик, и голова была в маленькой круглой тени. Ли сидела рядом и смотрела на сына. Она ничего больше не говорила, глаза ее потухли.
— Ма? — с трудом приподнимаясь, сказал Ник. — Ма, я живой?
— Живой!
— Ма, мы ничего не можем, да?
Ли протянула руку и поправила падающий зонтик.
— Абсолютно ничего.
— Мы не можем ей помочь, ма?
— Не можем.
Он уткнулся лицом рядом с тенью, вдавил в раскаленный песок закрытые глаза, губы. Захрустели на зубах песчинки.
— Не можем! — повторила Ли, потом после паузы она спросила. — Ты как, в силах идти?
Он рывком поднял голову.
— Куда идти?
— Домой!
Голос у нее был спокойный.
— Домой? Куда домой?
— В поселок!
Очень-очень медленно солнце покидало свою верхнюю жесткую точку и уже чуть опустилось вниз, к морю. Ник лежал на спине, опрокинув зонтик и подложив руки под голову, и смотрел до слепоты в самую середину неба.
Нужно было принять какое-то решение. Мысль бродила в голове, мучительная, длинная, она никак не хотела оформиться в слова и завершиться. Глаза устали смотреть в небо. Потом он будто поставил точку в середине неразборчивой, неприятной фразы, оборвал ее. Вскочил на ноги, засуетился, вынул фотоаппарат.
За полчаса он успел сделать, наверное, с десяток снимков. Он протягивал и протягивал резкими движениями затвора новую пленку внутри аппарата, а другая, засвеченная пленка, аккуратно смотанная в рулончик, поблескивала в руках Ли. Вид ее был неприятен. Мать то наматывала змейку на палец, то скручивала в серый цилиндрик.
— Ну, может, хватит? — спросила она, когда Ник, наверное, уже в пятый раз, падая перед нею на колени, фотографировал крупным планом лицо. — Пойдем, может быть, отсюда?
— Не могу!
— Почему ты не можешь?
— Стыдно, ма! Стыдно, понимаешь?
— Чего уж не понять?..
— Давай еще немножко здесь позагораем, — предложил Ник.
— Зачем?
— Я не знаю… — он опять взвел затвор. — Еще немножко, ма?
Ли кивнула. Солнце было таким ярким, что лишало мир цвета. Перед объективом стояло четкое белое пятно — лицо матери. Лицо в визире было немного вытянутым, неживым.
Ник подумал, что если бы удалось передать такое лицо на фотографии (ну хотя бы часть этого ощущения перенести на глянцованный фотокартон), то название у работы было бы: «СТРАХ».
