Агата Кристи - Кривой домишко
— Ну как же тебе не понять! — заметила Эдит де Хэвиленд с ехидной ноткой в голосе.
— Бедняжка мой! Я должна пойти поискать его.
— Послушай, Магда… — Эдит поспешно вышла за ней следом.
Их голоса замерли вдали. София все еще смотрела на Филипа. Мне показалось, что я заметил мольбу в ее взгляде. Если это и было так, то мольба осталась без ответа. Филип, вновь овладевший собой, смотрел на нее холодно.
— Ты прекрасно воспользовалась обстоятельствами, София, — произнес он и вышел из комнаты.
— Зачем же он говорит такие несправедливые слова! — воскликнул я. — София…
Она протянула ко мне руки. Я обнял ее.
— Есть ли у тебя силы, чтобы вынести это, дорогая?
— Очень хорошо понимаю, что они должны чувствовать, — сказала София.
— Этот старый дьявол, твой дед, не должен был подвергать тебя таким испытаниям.
Она расправила плечи.
— Он считал, что я смогу это вынести. И я смогу. Мне только хотелось бы, чтобы Юстас не принимал все так близко к сердцу.
— Это у него пройдет со временем.
— Ты думаешь? Сомневаюсь. Он из тех людей, которые много размышляют и не любят действовать. И мне также ужасно жаль, что отец так обиделся.
— Мать, кажется, относится ко всему нормально?
— Это ее немножко задело. Ей не по нутру, что придется просить у своей дочери денег на постановку пьес. Не успеешь оглянуться, как она начнет допекать меня с постановкой «Эдит Томпсон».
— А ты что ответишь на это? Согласишься, чтобы ее успокоить?
София высвободилась из моих рук и откинула голову.
— Я скажу: НЕТ! Это отвратительная пьеса, и маме эта роль совершенно не подходит. Поставить такую пьесу означало бы просто выбросить деньги на ветер!
Я не смог удержаться от улыбки.
— Чему это ты улыбаешься? — подозрительно спросила София.
— Начинаю понимать, почему дед завещал деньги именно тебе. Яблочко от яблони недалеко падает, София.
Глава XX
В то время я очень сожалел о том, что Джозефина была лишена возможности участвовать во всех событиях. Уж она-то получила бы огромное удовольствие! Процесс выздоровления шел быстро, и ее возвращения ждали со дня на день, но тем не менее она пропустила еще одно важное событие.
Однажды утром, когда я, София и Бренда были в альпинарии, к парадному входу подъехала машина. Из нее вышли Тавенер и сержант Лэм. Они поднялись по ступенькам и скрылись в доме.
Бренда застыла на месте, уставившись на машину.
— Опять эти люди, — сказала она. — Они вернулись, а я-то думала, что они махнули на все рукой… я-то думала, что все уже позади.
Я увидел, как она вздрогнула всем телом.
Она присоединилась к нам минут за десять до этого. Кутаясь в шиншилловый жакет, она сказала:
— Вот, вышла пройтись и подышать свежим воздухом, иначе можно лишиться рассудка. Стоит мне выйти из ворот, как там уже поджидает какой-нибудь репортер и набрасывается на меня с вопросами. Чувствуешь себя как в осажденной крепости. Когда-нибудь будет этому конец?
София высказала предположение, что репортерам скоро все это надоест.
— Вы могли бы пользоваться машиной, — добавила она.
— Я же сказала, что мне необходимо совершать прогулки.
Неожиданно она резко спросила:
— Вы собираетесь уволить Лоренса, София? Почему?
София ответила спокойным тоном:
— В отношении обучения Юстаса у нас изменились планы. А Джозефина отправится в Швейцарию.
— Вы очень расстроили Лоренса. Он думает, что ему не доверяют.
София ничего не ответила. Именно в этот момент и прибыл Тавенер.
Поеживаясь от влажного осеннего воздуха, Бренда пробормотала:
— Что им надо? Зачем они приехали?
Я знал, зачем они приехали. Я ничего не сказал Софии о найденных в кубовой письмах, но мне было известно, что их уже передали в канцелярию главного прокурора.
Из дома показался Тавенер. Он пересек дорожку и газон, направляясь к нам. Бренду била дрожь.
— Что ему надо? Что он хочет? — нервно повторяла она.
Тавенер подошел к нам. Он заговорил отрывисто, официальным тоном:
— У меня имеется ордер на ваш арест, миссис Леонидис. Вы обвиняетесь в отравлении эзерином Аристида Леонидиса, совершенном 19 сентября сего года. Должен предупредить, что все сказанное вами может быть использовано в качестве доказательства в судебном процессе.
И тут Бренда потеряла самообладание. Она вскрикнула, прижалась ко мне. Она кричала:
— Нет, нет, нет, все это неправда! Чарльз, скажите им, что это неправда! Я этого не делала. Я ничего не знала об этом. Это заговор. Не давайте им увозить меня. Это неправда. Поверьте мне, это неправда… я ничего не сделала…
Это было ужасное зрелище. Я пытался успокоить ее, разжал ее пальцы, вцепившиеся в мой рукав. Сказал ей, что найду для нее адвоката… что она должна успокоиться… что адвокат сделает все, что нужно…
Тавенер осторожно взял ее под руку.
— Пойдемте, миссис Леонидис, — сказал он. — Вы не хотите надеть шляпку? Нет? Ну тогда поедемте, не заходя в дом.
Она отпрянула от него и уставилась ему в лицо огромными кошачьими глазами.
— А Лоренс?! — воскликнула она. — Что вы сделали с Лоренсом?
— Мистер Лоренс Браун тоже арестован, — ответил Тавенер.
И тогда Бренда сникла. Тело ее ослабло, она как будто даже стала меньше ростом. По лицу ручьями текли слезы. Еле передвигая ноги, она поплелась вместе с Тавенером через газон к машине. Я увидел, как из дома вышел Лоренс Браун в сопровождении сержанта Лэма. Все они сели в машину, и машина уехала.
Я глубоко вздохнул и обернулся к Софии. Она была очень бледна, на лице застыло страдальческое выражение.
— Как все это страшно, Чарльз, — еле слышно сказала она. — Страшно!
— Ты права.
— Ты должен раздобыть ей действительно первоклассного адвоката… самого лучшего. Она… она должна получить всю поддержку, какая только возможна.
— Трудно представить себе подобное, — сказал я. — Мне еще никогда не доводилось присутствовать при аресте.
— Да, да. И понятия не имеешь об этом, пока не увидишь собственными глазами.
Оба мы замолчали. Я вспомнил, какой безысходный ужас застыл в глазах Бренды. Мне показалось, что где-то уже видел подобное выражение лица. И неожиданно вспомнил, где именно это видел. Такое же выражение было у Магды Леонидис, когда я впервые приехал в нелепый домишко и она говорила о пьесе «Эдит Томпсон».
«И вдруг, — прошептала она тогда, — ужас… первобытный ужас».
Первобытный ужас… именно он был написан на лице Бренды. Бренда никогда не была борцом. Сомневаюсь, чтобы у нее вообще хватило выдержки совершить убийство. Но, возможно, она его и не совершала. Может быть, это сделал Лоренс Браун… у него явная мания преследования и весьма неустойчивая психика… может быть, это он перелил содержимое одного пузырька в другой — такой простой и легкий способ освободить любимую женщину!
