Семён Клебанов - Прозрение
В его кабинете было душно. Он открыл окно, впустил городской ветерок с запахом бензина и асфальта.
Зазвонил телефон.
Дмитрий Николаевич поднял трубку, не подозревая, что услышит голос Вадима Дорошина.
— Здравствуй, — сказал он. — Спасибо. Хорошо. Как твои дела?
Дорошин довольно сбивчиво заговорил, что множество раз названивал Дмитрию Николаевичу и на работу, и домой. Хотел написать, но не знал, где Дмитрий Николаевич отдыхает. Накопились всякие делишки, и есть неотложные. Вот, например, как быть с Мариной? Судя по всему, ее не примут в институт, не получила проходного балла. А у него есть возможность подключить одного товарища…
— Не стоит, — прервал его Дмитрий Николаевич. — Если Маринка не поступит, особенной трагедии нет. В следующий раз будет серьезней готовиться.
— Смотри, тебе видней, — ответил Дорошин, чувствуя, что разговор не клеится.
Прозвучали еще какие-то малозначительные фразы, и никто не сказал: «Надо бы повидаться»…
Закончив дела в больнице, Дмитрий Николаевич поехал в магазин «Подарки» купить сувениры для немецких коллег.
Домой он вернулся усталый, бухнулся в привычное свое кресло и только тогда почувствовал, каким напряженным был этот день.
Подошла Елена и, ни о чем не спрашивая, села напротив.
Они молча смотрели друг на друга.
Чутьем, какое бывает у любящих женщин, Елена поняла, что он сейчас переживает.
— Митя, вещи я приготовила, уложила в чемодан. Кажется, ничего не забыла.
Он поднялся и поцеловал ее в глаза.
— Знаешь, Митя, ты едешь в счастливый день.
— Да?
— Ты забыл?.. Завтра годовщина нашей свадьбы.
— Господи! Как же я… Прости, Леночка! Завтра мы отпразднуем! Соберем гостей! Нет, нет, все надо по-другому! Мы будем вдвоем. Пойдем в ресторан, сядем за тот же столик, где я просил твоей руки. Согласна?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Скворцов глянул на удостоверение Ледогорова и произнес, не скрывая иронии:
— Что ж я натворил, если ко мне следователь из Москвы прилетел? — Он с прищуром посмотрел на Вячеслава Александровича. — В мои-то семьдесят вредно волноваться.
— Неужели семьдесят? — вежливо поразился Вячеслав Александрович. — Шестьдесят, больше не дашь.
— Беру. С удовольствием.
— Как отдыхаете?
— Спасибо, отлично. — И, улыбнувшись, вспомнил рекламные строки путеводителя: «Иссык-Куль словно первая любовь. Покинуть можно, но забыть никогда…» — Слушаю вас.
— Леонид Алексеевич, вы знакомы с Ярцевым Дмитрием Николаевичем?
— Сразу отвечать или потом на все вопросы?
— На этот вопрос я хотел бы услышать ответ сейчас. Может, вы совсем другой Скворцов.
— Да нет, тот самый… Извольте. Дмитрия Николаевича знаю хорошо. Офтальмолог. Доктор медицинских наук, профессор. Не ошибся? Вас этот Ярцев интересует?
— Этот.
— Дмитрий Николаевич в Москве? — поинтересовался Скворцов.
— В отпуске.
— Обычно он осенью уезжал. Любил эту пору. А нынче… Не знаете почему?
Вячеслав Александрович хотел было сказать «нет», но вовремя вспомнил про десятиклассницу Марину.
— Дочь в институт поступает. Вот и нужен родительский глаз.
— Это верно, — мягко согласился Скворцов. Он подошел к шкафу, достал бутылку минеральной воды, поставил на круглый столик, покрытый клетчатой салфеткой. Затем принес небольшие стаканчики и, прервав паузу, сказал: — Рекомендую, прекрасный напиток.
Вячеслав Александрович пил маленькими глотками и думал, когда же Скворцов перестанет деликатничать и прямо скажет: «А что, собственно, случилось с уважаемым Ярцевым? Долго мы в жмурки будем играть?»
Но Скворцов почему-то не торопился задать главный вопрос, терпеливо выжидал, когда же следователь сам скажет, зачем пожаловал.
— Вы давно знаете профессора Ярцева?
— С сорок первого года.
— Стало быть, с начала войны? — уточнил Вячеслав Александрович.
— Стало быть, с начала войны, — подчеркнуто повторил Скворцов. — Видимо, это обстоятельство дало вам повод искать меня. Не так ли?
— Вы правы, — кивнул Вячеслав Александрович. — Тем более уместно вспомнить, что после войны вы рекомендовали Дмитрия Николаевича на работу в клинику.
Скворцов понял: следователь начал допрос.
— Вот это вы писали? — Вынув из портфеля рекомендацию, следователь передал листок Скворцову.
Генерал мельком пробежал строчки.
— Точно. Мои слова. Нужно подтвердить? Могу еще раз подписать.
— В этом надобности нет. Дмитрий Николаевич теперь крупный специалист.
— Приятно слышать. Значит, я тогда не ошибся… А листок к чему? Наверное, смущает что-то? Ведь так, Вячеслав Александрович?
— «Смущает» — это слишком громко сказано. Просто следователю иногда полезно знать несколько больше, чем сказано в тексте.
— Простите, больше, чем сказано, может иметь другой смысл. А я имел в виду свой, определенный.
— Как появилась рекомендация? Ее просил Дмитрий Николаевич?
— Нет. Он даже не знал про нее. Я сам принес ее главному врачу.
— Вам Ярцев говорил, что ведет переговоры о работе в клинике?
— Разумеется.
— Зачем было скрывать от него? Как это понять, Леонид Алексеевич?
— Ярцев — человек щепетильный. Привык всего добиваться сам. Кажется, про бумажку мы все обговорили?
— Все обговорить, конечно, не удалось, — заметил Вячеслав Александрович.
— Опять ищете иной смысл? Так мы с вами на одном месте топтаться будем. Скучное занятие. Словно новички на стрельбище. Все пуляем мимо мишени. Пожалуй, самое время определить цель. Кто есть кто? И как изволите понимать наш разговор? То ли идет допрос обвиняемого, то ли в свидетели меня зачислили? Проясните обстановочку, Вячеслав Александрович! Опыта в этой области, к счастью, не имею.
У Ледогорова, конечно, была трудная миссия. Он мог бы сразу рассказать о том, что привело его в санаторий «Голубой Иссык-Куль» и нарушить отдых Скворцова. Но процесс следствия до определенной поры не позволял ему раскрыть все происшедшее с Ярцевым. Была у него иная задача. И он стремился обходить острые углы в разговоре с генералом. Однако наступил момент, когда Скворцов потребовал от следователя ясного ответа, по какому поводу он дает показания.
И Вячеслав Александрович понял, что все возможности отвлеченных рассуждений исчерпаны, сказал:
— Леонид Алексеевич! Вы не обвиняемый и не свидетель. Как видите, я не веду протокол, не предупреждаю вас об ответственности за ложные показания. Мы просто беседуем. Почему интересуемся Ярцевым?
— Именно это меня волнует! — резко произнес Скворцов.
