Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
Арман идет опять играть: несчастие преследует его, и около полуночи он уже проигрывает все до последнего франка. Напрасно старается он доказать, что у него оставалось еще 2 000, показания свидетелей опровергают его показание. Выходя из игорного зала, Арман имел убитый, мрачный вид и признался сам некоторым из близких приятелей, что спустил все до последнего франка, – какие же могли у него быть деньги? Но и предположив даже, что у него действительно остались в кармане эти 2 000, возможно ли допустить, чтобы целый час спустя, вернувшись из собрания уже в более спокойном расположении духа, д'Анжель мог рискнуть последними, остальными 2 000 разом? Всякий здравомыслящий человек поймет, конечно, что у вернувшегося к игорному столу Армана были в кармане надежные резервы; не будь их, он не мог бы так самоуверенно выкинуть на стол последнюю сотню луидоров.
Откуда же явились у него эти запасные капиталы?
Этим-то важным вопросом и занялось обвинение.
Во-первых, что делает д'Анжель, выбежав из собрания после своего страшного проигрыша? Он отправляется прогуливаться под проливным дождем, если верить его собственному показанию; затем заезжает в кафе, где, именно в указанный им час, сидели двое из его приятелей и никто из них не видел д'Анжеля; далее он говорит, что брал карету, но, несмотря на самые деятельные розыски, кучер этой кареты не был найден. Обвинение видит во всех этих показаниях, ничем не подтвержденных, желание обвиняемого скрыть свое пребывание в ином месте. Он знает, что ему необходимо доказать, что он не был у Антонии с двенадцати до часу, так как несчастная была убита и ограблена именно в это время. Но ему не удается доказать это.
Вот что говорит подсудимый.
Обвинение доказывает следующее.
Около двенадцати часов ночи проигравшийся, доведенный до отчаяния Арман выбегает из собрания. На улице дождь, слякоть. Ему даже не на что взять извозчика… И вот, в порыве тоски и отчаяния, он кидается туда, где рассчитывал найти сочувствие и поддержку. Антония любит его, она уже оказала ему важную услугу, и теперь она будет, конечно, так же добра и сострадательна. По дороге он, может быть, уже обдумывает, как, в каких выражениях выскажет он ей свою новую просьбу. Она, конечно, не захочет, чтобы он продолжал игру; она уже и так употребляла все силы, чтобы удержать его от этой гибельной страсти; потому трудно, невозможно надеяться, чтобы она согласилась дать ему из своего заветного портфеля новую крупную сумму, такую, на которую он мог бы отыграться. Ведь прошло еще только три часа с той минуты, как она дала ему эти несчастные 10 000. Да и к тому же она так дурно воспитана, так невоздержанна на словах. Хорошо воспитанный, получивший действительно блестящее образование, Арман уже не раз выслушивал из ее красивых уст самые отборные, низкие, пошлые ругательства. Он уже не раз останавливал Антонию, замечал ей все неприличие ее поведения, но она пропускала мимо ушей все его советы. Теперь сцена выйдет, конечно, самая бурная, и ему придется выслушать и проглотить немало оскорбительных, обидных слов. А между тем страшное, неудержимое желание скорее отыграться, злобное, едкое чувство недавней неудачи доводят его до крайней, опасной степени возбуждения. Молодая кровь кипит, бурлит, приливает к мозгу – он уже не в силах владеть собой.
В этом-то ужасном состоянии духа бродит он вокруг дома своей возлюбленной, не решаясь войти, не имея сил отступить, и замечает издали Антонию в сопровождении постороннего мужчины. Ко всем бушующим в груди его чувствам прибавляется еще чувство ревности и злобы.
Но Антония тоже успела его заметить, успела вовремя отвязаться от докучного кавалера и входит в свою квартиру уже с одним Арманом.
Обвинение стоит на том, что между влюбленными должна была тут неминуемо произойти страшнейшая сцена. Очень могло быть, что Антония позволила себе оскорбить Армана каким-нибудь грубым, необдуманным словом, во всяком случае никакой преднамеренности в совершении этого двойного преступления не замечается. Без всякого злого умысла, без заранее обдуманного плана, просто в припадке запальчивости и раздражения, Арман д'Анжель нанес Антонии эти два смертельных удара чем попало, что подвернулось под горячую руку.
В комнате был найден толедский кинжал, и врачи-эксперты признали его за оружие, которым были нанесены обе смертельные раны, бывшие причиной преждевременной кончины несчастной девицы Перле.
Арман остается лицом к лицу с жертвой преступления. Спасения нет – она умирает. Сила одного из ударов была такова, что кинжал, поразив горло, задел артерию, и умирающая не могла даже вскрикнуть. Под влиянием этой страшной минуты, отуманенный, разгоряченный мозг Армана толкает его на новое преступление. Как все развращенные натуры, д'Анжель говорит себе: «Я не хотел быть преступным, но, раз ступив на этот скользкий путь, я уже должен идти до конца».
– Тут есть деньги, есть ценные безделки… Эти деньги могут меня спасти. Никто не знает, что у меня есть долги, я останусь в глазах общества честным человеком.
И он начинает изыскивать средства к тому, чтобы завладеть скорее, сию минуту, этими 20 000 франков, существование которых ему известно. Первым делом надо добыть ключ от бюро. Ему известно, что ключ этот спрятан в шкатулке с золотыми вещами; но он не знает секрета коробочки с рисовой пудрой, у него нет ключа от самой шкатулки. Он ломает и гнет ее, как попало, неловкой, непривычной рукой. Но наконец, конечно, совершенно случайно, ему удается нажать пружину и шкатулка открыта. Он вынимает из нее столь желанный ключ, отпирает им маленькое бюро, вынимает портфель, берет из него 20 000 франков. Но в этом портфеле лежат не одни банковские билеты, там много писем, записок, визитных карточек. Он начинает рыться в бумагах, торопливо выхватывает те из писем, которые могли бы его скомпрометировать, и, положив портфель на прежнее место, той же дрожащей, торопливой рукой захлопывает дверцу и замыкает шкаф, не замечая, что замочный язычок соскочил с места.
Обвинение не видит в этом преступлении ничего обдуманного, преднамеренного, оно считает, напротив, что преступник был в крайней степени возбуждения и раздражения.
По натуре, по наклонностям он не злодей, не убийца, но он делается им в припадке бешеного раздражения; он не вор по призванию, но он делается им по необходимости, чтобы извлечь пользу из преступления, совершенного столь неожиданно, против воли, против желания.
Могло, конечно, случиться, что, желая положить ключ от бюро опять в шкатулку, он тут только вспомнил о бриллиантах и дорогих безделках своей несчастной жертвы. Он убил, взял деньги, заодно уж он возьмет и эти вещи!
