Энн Перри - Вор с Рутленд-плейс
Иниго поежился.
— Какая ужасная мысль — собирать что-то, чтобы убивать людей… — Он помолчал. — Но я, честно говоря, понятия не имею, зачем кому-то убивать Мину. Она мне особенно и не нравилась. Я всегда считал ее слишком… — он остановился, подыскивая подходящее слово, — слишком расчетливой, слишком умной. Голова без сердца. Все время думала, думала… Ничего не упускала. Мне по душе другие: либо поглупее, либо не такие любопытные. Такие, чтобы, если я выкину какую-то глупость, могли легко меня простить. — Он чуть криво улыбнулся. — Но вы же не станете варить яд только для того, чтобы отравить кого-то, кто вам не нравится. Я даже не могу сказать, что недолюбливал ее; просто чувствовал себя некомфортно, когда она была рядом, что случалось не слишком часто.
Все так легко сходилось с тем, что говорила Шарлотта, вписывалось в модель, срасталось: наблюдатель, слушатель, складывающий все мысленно, понимающий самые интимные вещи.
Но как и для кого «некомфортно» превратилось в «невыносимо»?
Питт попытался придумать такой вопрос, чтобы Иниго решил, будто его спрашивают о Мине, а не об Отилии.
— Я не видел ее живой. Она была привлекательная? На мужской вкус?
Иниго прыснул со смеху.
— Ей недоставало изысканности, инспектор. Нет, она не была привлекательной — по крайней мере, на мой вкус. Мне нравятся более раскованные и с юмором. Поспрашивайте на Рутленд-плейс, и вам наверняка скажут, что я предпочитаю женщин сердечных, немножко эксцентричных. А если говорить о браке… даже не знаю. Наверное, я женился бы на ком-то, кто мне нравится. Но определенно не на Мине.
— Вы меня не поняли. — Питт сухо улыбнулся. — Я имел в виду возможного любовника, даже отверженного. Как говорится, нет ведьмы яростней, чем брошенная женщина. Но, знаете, мужчины в этом отношении ничуть не лучше, особенно тщеславные и успешные. Многие полагают, что одного любовь ставит в положение должника, а другому дает некие права. Известно немало случаев, когда мужчина убивал женщину с твердым убеждением, что она растрачивает себя на кого-то недостойного ее — то есть не на него самого. Мне встречались мужчины, убежденные в том, что они в некотором смысле владеют женской добродетелью, и если женщина замарала себя, то не только опорочила себя и оскорбила Бога, но и бросила пятно на мужчину.
Иниго задумчиво улыбнулся каким-то своим мыслям, словно вспомнил о чем-то забавном и одновременно горьком.
— О да, вы правы, — сказал он, не поднимая головы и не отрывая глаз от полированной поверхности стола. — В феодальные времена женщина, утратившая невинность, выплачивала штраф помещику, потому что теряла часть своей цены, ведь пожелавший жениться на ней платил помещику за эту привилегию. Не так уж сильно мы и изменились… Да, мы не расплачиваемся деньгами, но все равно платим.
Питт и хотел бы узнать, что имел в виду собеседник, но спрашивать напрямик было бы неприлично, да и кто знает, ответили бы ему или нет.
— У нее мог быть любовник? — вернулся он к изначальному вопросу. — Или поклонник?
Иниго ненадолго задумался.
— У Мины? Никогда об этом не думал. Вполне возможно. И не такое ведь бывает.
— Почему вы так говорите? По-моему, она была если не красива, то уж по меньшей мере довольно миловидна.
Иниго как будто и сам удивился.
— Дело не в красоте. В ней не чувствовалось огня… женской мягкости. Но вы ведь говорили о поклоннике, да? Мина была хрупкой и изящной; возможно, кого-то это и могло привлечь, эдакая строгая чистота. И одевалась она соответственно. — Он немного виновато улыбнулся. — Меня расспрашивать бессмысленно — я не знаю.
— Спасибо. — Питт поднялся. — Больше вроде и спросить не о чем. Вы оказали мне любезность, согласившись поговорить, тем более приняв здесь.
— Это вряд ли. — Иниго тоже встал. — Вы и выбора мне не оставили: либо принять вас, либо выставить себя напыщенным глупцом. Или, что еще хуже, человеком, которому есть что скрывать.
Сказано это было умышленно, и Томас не стал обижать его отрицанием.
На следующий день Питт не отправился к Амброзине Чаррингтон, а достал своей саквояж «гладстон», положил чистую рубашку и носки и сел на поезд на вокзале Юстон. Целью его был Эбботс-Лэнгли, где инспектор рассчитывал выяснить обстоятельства смерти Отилии Чаррингтон.
Он провел там два дня, и чем больше узнавал, тем меньше понимал.
Найти дом Чаррингтонов труда не составляло — их здесь знали и уважали. Питт подкрепился в местной гостинице и посетил приходское кладбище, но могил Чаррингтонов не обнаружил — ни Отилии, ни кого-либо еще.
— Они здесь всего лет двадцать, живут наездами, — объяснил церковный сторож. — Новенькие. И на этом кладбище вы их не найдете. Хоронят где-нибудь в Лондоне.
— А дочь? — спросил Питт. — Она умерла здесь чуть более года назад.
— Может быть, но хоронили не здесь, — заверил его сторож. — Посмотрите сами. За последние двадцать пять лет я видел все здешние похороны. Но Чаррингтонов — ни одного.
Питта вдруг осенило:
— А католики — или кто еще? Другие церкви поблизости есть?
— Я про все в округе похороны знаю. Такая у меня работа. И Чаррингтоны не какие-то пришлые, не чужаки. Они — джентри, значит, принадлежат к англиканской церкви, как и все остальные, как и должно быть. Когда жили в деревне, в церковь ходили каждое воскресенье. Если бы ее хоронили здесь, то только на этом кладбище. Должно быть, вы ошиблись и она умерла в Лондоне. Или, что маловероятно, умерла здесь и они отвезли ее в Лондон. Положили, наверное, в семейный склеп. Ложись со своими, я всегда так говорю. Вечность — время долгое.
— Вы не верите в Воскрешение? — с любопытством спросил Питт.
Смотрителю вопрос не понравился — как можно быть настолько бестолковым, чтобы вносить абстрактные вопросы доктрины в практические дела жизни и смерти.
— Как можно такое спрашивать? Разве вам ведомо, когда это случится? Могила — это надолго, очень надолго. Здесь подход нужен основательный. В могиле вам лежать столько, сколько никакой дом здесь не простоит.
Спорить было не о чем. Питт поблагодарил сторожа и отправился к местному доктору. Тот знал Чаррингтонов, но Отилию в ее последней болезни не посещал и свидетельство о смерти не выписывал.
На следующий день, повидав слуг, соседей и начальницу почтового отделения, инспектор вернулся поездом в Лондон, убежденный в том, что Отилия Чаррингтон действительно провела в Эбботс-Лэнгли последнюю неделю жизни, но умерла не там. Кассир на станции вспомнил, что видел ее пару раз, но не помнил, когда именно. Да, она покупала билет до Лондона, но вернулась ли — он не знал.
