Агата Кристи - Том пятый. Выпуск II
Да, нет, не все. Тавернер определенно был не очень счастлив.
И только три дня спустя я завел разговор на эту тему с отцом. Сам он о деле Леонидисов не упоминал. В наших отношениях возникла некоторая напряженность — и мне казалось, я догадываюсь о ее причинах. Но мне было необходимо разрушить возникшую между нами преграду.
— Нужно назвать вещи своими именами, — сказал я. — Тавернер не верит, что старика убили эти двое, — и ты тоже не веришь в это.
Отец покачал головой и повторил слова Тавернера:
— Мы свое дело сделали. Остальное решит суд. И никаких вопросов здесь быть не может.
— Но вы-то с Тавернером не считаете их виновными?
— Это решать присяжным.
— Бога ради, не заговаривай мне зубы! Я спрашиваю, что лично ты думаешь по этому поводу?
— Мое личное суждение не отличается от твоего, Чарлз.
— Нет, отличается. Я более осведомлен.
— В таком случае, буду откровенен: я просто… не знаю!
— Они могут быть виновными?
— О да!
— Но ты в их виновности не уверен?
Отец пожал плечами.
— Не уклоняйся от ответа, па. Прежде ты был уверен? Не сомневался?
— В общем, да. Не всегда, правда.
— Я молю небо, чтобы ты оставался уверенным и сейчас.
— Я тоже.
Мы помолчали. Я думал о двух призрачных фигурах, выплывающих в сумерках из парка. Одинокие испуганные люди. Они были испуганы с самого начала. Разве это не является признаком нечистой совести? Но тут же я ответил сам себе: «Совсем не обязательно». Оба они, и Бренда, и Лоуренс, боялись самой жизни — у них не было уверенности в себе; а тут еще они оказались участниками традиционной истории незаконной любви, разрешившейся убийством старого мужа.
— Ну-ну, Чарлз, — заговорил отец мягким грустным голосом. — Нужно смириться с ситуацией. Неужели ты до сих пор допускаешь возможность, что в действительности преступником является кто-то из Леонидисов?
— Я ни в чем не уверен, — ответил я. — Все как-то запутано и неясно. Но у меня ощущение… в целом… что все они пытаются закрыть глаза на правду.
Отец кивнул.
— Все, кроме Роджера, — добавил я. — Роджер безоговорочно верит в виновность Бренды и страстно желает увидеть ее повешенной. С Роджером легко общаться: он очень прост, прям и не держит никаких задних мыслей. Но остальные Леонидисы явно чувствуют себя виноватыми… Все они беспокоятся, чтобы обеспечить Бренде возможно лучшую защиту на суде… Дать ей возможность воспользоваться любым шансом… Почему?
— Потому что в глубине души они по-настоящему не верят в виновность Бренды? Что ж, звучит логично. — Отец помолчал и спокойно спросил: — А кто же все-таки мог это сделать? Ты разговаривал с каждым из них. Кто, по-твоему, наиболее вероятный подозреваемый?
— Не знаю, — сказал я. — И это приводит меня в бешенство. Никто из них не отвечает твоему описанию убийцы, и все же я чувствую — именно чувствую, — что кто-то из Леонидисов является убийцей.
— София?
— Нет! Бог мой, нет!
— Но ты обдумываешь и эту возможность, Чарлз… Да-да, не отрицай. И тем более настойчиво, что страшно боишься этой возможности… А как остальные? Филип?
— Только по самым невообразимым мотивам.
— Мотивы убийства могут быть самыми невообразимыми — или до нелепости незначительными. И какие же мотивы могли быть у него?
— Он страшно ревновал отца к Роджеру — всю жизнь. Оказываемое старшему брату предпочтение приводило его в бешенство. Фирма Роджера оказалась на грани банкротства, старый Леонидис прослышал об этом и пообещал сыну помочь поправить дела. Предположим, Филип узнал об этом.
Если старик умрет в ближайшее время, Роджеру уже никто помочь не сможет, и он полностью разорится. О, я понимаю, это нелепо…
— Да нет, вовсе нет. Это ненормально, но такое случается. Люди бывают самые разные. А Магда?
— Магда довольно инфантильна, у нее совершенно нет чувства меры. Но мне никогда и в голову не пришла бы мысль о ее причастности к преступлению, если бы не ее внезапное решение отправить Джозефину в Швейцарию. Возможно, Магда боится, что Джозефина что-то знает и может случайно сболтнуть…
— И девочку пытались пристукнуть?
— Ну, мать это сделать не могла!
— Почему?
— Но, отец, мать не может…
— Чарлз, Чарлз, разве ты никогда не читал полицейских сводок? Матери очень часто питают острую неприязнь к одному из своих детей. Только к одному, остальным она может быть глубоко предана. Как правило, у женщины есть вполне определенная причина для ненависти — какие-то подсознательные ассоциации, мотивы, — но докопаться до нее очень трудно.
— Магда называла Джозефину «подкидышем троллей», — неохотно признался я.
— Ребенка это обижало?
— Кажется, да.
— Кто там еще? Роджер?
— Роджер отца не убивал. В этом я абсолютно уверен.
— Хорошо, Роджера вычеркнем. Его жена… Как ее? Клеменси?
— Да, — сказал я. — Если старого Леонидиса убила она, то из очень странных соображений.
И я поведал отцу о своем разговоре с Клеменси и предположил возможность того, что в своем страстном желании увезти мужа из Англии она могла отравить старика.
— Клеменси убеждала Роджера скрыться, не предупреждая Аристида. Но старик все узнал и собирался помочь фирме сына избежать банкротства. Все планы и надежды Клеменси рушились. И она действительно безумно любит Роджера — это чувство граничит с идолопоклонством.
— Ты повторяешь слова Эдит де Хэвилэнд!
— Да. И Эдит — следующий человек, который, думаю, мог совершить убийство. Не знаю, какие у нее могли быть на это причины, но при наличии достаточно веских оснований Эдит может оставить за собой право вершить правосудие. Такой она человек.
— И при этом она чрезвычайно озабочена тем, чтобы у Бренды была хорошая защита на суде?
— Да. Это можно объяснить угрызениями совести. Я абсолютно убежден: Эдит не допустит осуждения невиновных.
— Вероятно, не допустит. Но смогла бы она поднять руку на ребенка?
— Нет, — медленно произнес я. — В такое поверить просто невозможно. Но это наводит меня на какую-то смутную мысль… О чем-то, что говорила мне Джозефина… Не могу вспомнить, вылетело из головы. Какое-то несоответствие… Какая-то деталь, не увязывающаяся с общей картиной… Если бы только вспомнить…
— Не мучайся. Вспомнишь позже. Еще какие-нибудь соображения у тебя есть?
— Да, — сказал я. — И много. Что ты знаешь о детском церебральном параличе? Я имею в виду — о последствиях влияния этой болезни на характер человека?
— Юстас?
— Да. Чем больше я думаю, тем больше мне кажется что Юстас вполне подходит на роль подозреваемого. Его нелюбовь к дедушке и обида на него. Его странность и угрюмость. Мальчик не вполне нормален. Он единственный из семьи, кого я могу представить хладнокровно покушающимся на Джозефину, которой что-то известно о нем. А ведь ей наверняка что-то было известно. Это дитя знает все. И записывает свои наблюдения в блокнотике…
