Гастон Леру - Дама в черном
Когда Бернье окончил свой рассказ, в котором было столько необъяснимо загадочного, Рультабий искренне поблагодарил его за преданность, велел ему держать все в тайне, извинился за свою резкость и приказал ничего не говорить о нашем допросе госпоже Дарзак. Бернье перед уходом хотел пожать репортеру руку, но Рультабий отдернул свою:
– Нет, Бернье, вы весь в крови…
Бернье ушел в Квадратную башню.
– Итак, — сказал я, когда мы остались одни, — Ларсан мертв?..
– Боюсь, что да, — ответил он.
– Боитесь? Но почему?..
– Потому что, — сказал он каким-то глухим голосом, — потому что такая смерть Ларсана, когда он не входил в башню ни живой ни мертвый, страшит меня больше, чем его жизнь!
Глава XIII
Страх Рультабия принимает угрожающие размеры
И действительно, вид у него был совершенно расстроенный. Я и сам испытывал необъяснимый страх. Мне еще ни разу не приходилось видеть Рультабия в таком обеспокоенном состоянии. Он ходил по комнате неровными шагами, изредка останавливался перед зеркалом, странно вглядывался в свое изображение, проводя рукой по лицу, как бы спрашивая себя: «Неужели ты действительно так думаешь, Рультабий?.. Ты ли осмеливаешься думать такое»? Думать что? Скорее казалось, что он не хочет так думать. Рультабий энергично тряхнул головой, подошел к окну и, распахнув его, стал всматриваться в темноту, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком берегу, быть может, ожидая услышать шум колес и стук копыт маленького Тоби. Он напоминал зверя, вышедшего на охоту. Прибой смолк, море совершенно успокоилось… Внезапно на востоке светлая полоса прорезала черные волны. Занималась заря. И почти в ту же минуту из мрака проступили очертания старого замка, бледного и мрачного.
– Рультабий, — заговорил я, почти дрожа, так как прекрасно сознавал смелость своего вопроса, — вы так недолго разговаривали с вашей матерью, но расстались с ней так сухо, в таком безмолвии! Мне хотелось знать, мой друг, рассказала ли она вам историю «неосторожного обращения с револьвером на ночном столике»?
– Нет! — ответил он, не оборачиваясь.
– Она ничего не сказала вам об этом?
– Нет!
– И вы не попросили ее объяснить выстрел и ужасный крик? Она закричала, как тогда, в галерее…
– Сенклер, вы чересчур любопытны. Даже любопытнее меня. Я ни о чем ее не спрашивал!
– И вы поклялись ей ничего не видеть и ничего не слышать, несмотря на то что она не дала вам никакого объяснения выстрела и крика?
– Послушайте, Сенклер, вы должны мне верить… Я отношусь с уважением к тайнам дамы в черном. Я ни о чем ее не спрашивал… Ей достаточно было сказать: «Мы можем расстаться, мой друг, потому что теперь нас ничто нас не разделяет!» — и я ушел…
– Так она вам сказала, что ничто вас не разделяет?
– Да, мой друг… у нее были руки в крови…
Мы замолчали. Я стоял у окна рядом с репортером. Вдруг его рука опустилась на мою. Затем он указал мне на слабый огонек, который все еще светился в кабинете старого Боба в башне Карла Смелого.
– Уже светает, — сказал Рультабий. — А старый Боб все еще работает! Этот старый Боб действительно молодец. Что, если мы сходим навестить его? Это отвлечет нас от грустных мыслей, и я перестану думать об этом замкнутом круге, который душит, тяготит меня, не дает мне покоя…
И, тяжело вздохнув, он пробормотал:
– Когда же, наконец, вернется этот Дарзак?..
Минуту спустя мы переходили двор и спускались в восьмиугольную залу Карла Смелого. Она была пуста! Лампа по-прежнему горела на письменном столе, но старого Боба не было!
– Ого! — сказал Рультабий.
Он взял лампу и поднял ее над собой, оглядывая предметы вокруг, затем обошел витрины, тянувшиеся вдоль стен нижней батареи. Все стояло на своих местах в относительном порядке и было помечено этикетками с научными надписями. Обойдя собрания всяких костей, доисторических топоров, серег и ножей, мы вернулись к столу. На нем лежал «самый древний череп», челюсть которого была все еще в красной краске с рисунка, который Дарзак разложил на столе напротив окна. Я обошел все окна, пробуя железные решетки на прочность; они остались нетронутыми. Рультабий посмотрел на меня и сказал:
– Что вы делаете? Перед тем как проверять, не ушел ли он через окно, нужно знать, что он не вышел через дверь.
Он поставил лампу на пол и занялся изучением следов.
– Сходите в Квадратную башню, — продолжал он, — и узнайте у Бернье, не вернулся ли старый Боб, спросите также Маттони у ворот башни Садовника и папашу Жака у входных ворот. Идите, Сенклер, идите!..
Пять минут спустя я вернулся. Результат моих расспросов был такой, как я и ожидал. Старого Боба никто не видел!.. Он не проходил нигде!..
Рультабий все еще возился на полу. Он пробормотал:
– Он оставил эту лампу гореть, чтобы все думали, будто он продолжает работать. — И затем задумчиво прибавил: — Я совершенно не вижу следов какой бы то ни было борьбы. На полу лишь следы Артура Ранса и Дарзака; они входили сюда вчера вечером во время грозы и принесли на подошвах немного грязной земли со двора Карла Смелого, а также железистой почвы с переднего двора. Следов старого Боба нет нигде. Старый Боб пришел сюда до грозы; он, быть может, вышел во время грозы, но в любом случае не возвращался сюда после нее.
Рультабий поднялся и поставил лампу на стол; лампа опять осветила череп, красная челюсть которого никогда еще не скалилась так зловеще. Нас окружали одни скелеты, но они пугали меня меньше, чем отсутствие старого Боба.
Рультабий с минуту смотрит на окровавленный череп, затем берет его в руки и погружает свой взгляд в глубокие впадины пустых глазниц. Потом он поднимает череп на вытянутых руках и рассматривает его с непонятным вниманием, потом поворачивает в профиль, потом передает его мне, и я, в свою очередь, поднимаю его над головой, как самую драгоценную ношу, а Рультабий в это же время поднимает лампу.
Вдруг одна мысль пронзает мой мозг. Я швыряю череп на стол и выбегаю во двор, к колодцу. Здесь я обнаруживаю, что железные полосы на крышке колодца по-прежнему удерживают ее на месте. Если бы кто-нибудь сбежал через колодец, или бросился, или упал в него, полосы были бы сдвинуты с места. Я возвращаюсь еще более обеспокоенный, чем прежде.
– Рультабий! Рультабий! Старому Бобу остается один только выход — через мешок!
Я повторил эту фразу, но репортер меня не слушал, увлеченный занятием, смысл которого я не в силах был разгадать. Как в столь трагическую минуту, когда мы ждали только Дарзака, чтобы замкнуть круг, в котором оказался «лишний» труп, когда в Старой башне, рядом с нами, дама в черном, как леди Макбет, старалась смыть со своих рук следы ужасного преступления, как мог Рультабий забавляться рисованием с помощью линейки, циркуля и угольника? Да, он уселся в кресло геолога, придвинул к себе чертежную доску Робера Дарзака и чертил план, спокойно, убийственно спокойно, как самый обыкновенный усидчивый чертежник.
