Эллери Квин - Лицом к лицу
Слушая юношеские излияния «Красавчика Джеймса» — именно так Джин Фаулер озаглавил свою биографию Джимми Уокера, — Эллери вспомнил, что тема сентиментальных виршей, особенно явственно звучащих в хоровом припеве, по-видимому, преследовала их автора до самого смертного часа. Согласно Фаулеру, через четыре десятилетия после первой публикации песни, которую Лоретт Спанье исполняла спустя еще почти двадцать лет, когда домогающийся известности поэт-песенник, впоследствии адвокат, сенатор, мэр и плейбой-политикан, сидел в затемненной комнате, страдая болезнью, вскоре сведшей его в могилу, он внезапно включил свет, схватил карандаш и начал сочинять текст для новой песни, закончив его следующими строчками:
Декабрь никогда не наступит,
Если ты не забудешь май.
После четырех десятилетий и двух мировых войн Джимми Уокер вернулся к тому, с чего начал.
«Хотел бы я проделать то же самое с расследованием убийства Глори Гилд», — подумал Эллери.
Декабрь никогда не наступит…
Эллери выпрямился, словно от удара током. По сути, так оно и было. При других обстоятельствах такое совпадение показалось бы забавным. Он переместил левый локоть на подлокотнике сиденья, и острый край надавил на чувствительный нерв в подлоктевой впадине. Эллери едва не вскрикнул от боли.
Инспектор Квин сердито шикнул на него. Пение Лоретт было для старика частичкой его молодости.
Но для Эллери оно явилось предвестником ближайшего будущего. Он мог бы вскрикнуть, даже не травмировав нерв, ибо был поражен в куда более уязвимое место.
— Папа…
— Заткнись! — прошипел отец.
— Папа, нам нужно уходить.
— Что?!
— По крайней мере, мне.
— Ты рехнулся? Черт возьми, из-за тебя я пропустил конец песни!
Лоретт умолкла, и со всех сторон грянули аплодисменты. Она поднялась с табурета, положив белую руку на розовое фортепиано; ее голубые глаза поблескивали в свете прожектора. Потом занавес опустился и в зале зажегся свет.
— Не понимаю, что на тебя нашло, — жаловался старик, когда они пробирались по проходу. — Ты способен все испортить, Эллери, — это у тебя от рождения. Господи, что за голос! — Он продолжал говорить о Лоретт и своих впечатлениях.
Эллери молчал, пока они не вышли в переполненный вестибюль. Он морщился, как от боли.
— Тебе не обязательно уходить, папа. Можешь остаться и досмотреть шоу. Увидимся дома.
— Погоди. Что тебя гложет?
— Я просто кое-что вспомнил.
— О деле Гилд? — тут же спросил старик.
— Да.
— Что именно?
— Предпочитаю пока не говорить. Сначала я должен кое-что проверить. Оставайся, папа. Я не хочу портить тебе вечер.
— Ты его уже испортил. Как бы то ни было, остальная программа меня не интересует. Я получил удовольствие за свои деньги, даже с избытком. Ну и певица! А дело Гилд мне тоже не дает покоя. Куда мы пойдем?
— Кажется, ты передал окружному прокурору копию завещания Глори Гилд с тайным посланием между строк, которую мы обнаружили в офисе Вассера?
— Да.
— Я должен разыскать его.
— Вассера?
— Окружного прокурора.
— Хермана? Субботним вечером?
Эллери молча кивнул.
Инспектор покосился на него, но ничего не сказал. Они с трудом выбрались на Сорок седьмую улицу, нырнули в ближайший ресторан, нашли телефонную будку, где Эллери провел двадцать пять минут, отслеживая окружного прокурора. Он оказался на политическом банкете в отеле «Уордорф», и его голос звучал весьма недовольно. Банкет освещала пресса и телевидение.
— Сейчас? — переспросил он. — В субботу вечером?
— Да, Херман, — ответил Эллери.
— А это не может подождать до утра понедельника?
— Нет, Херман.
— Перестаньте говорить, как персонаж водевиля! — огрызнулся прокурор. — Ладно, таинственная личность, встречусь с вами и инспектором в своем офисе, как только туда доберусь. Но если от этого не будет никакой пользы…
— Польза — не то слово, — пробормотал Эллери и повесил трубку.
Глава 39
К тому времени как Эллери прогрызся сквозь бисерный почерк между отпечатанными строчками копии завещания Глори Гилд, он выглядел постаревшим на десять лет.
— Ну? — осведомился окружной прокурор. — Вы нашли то, что искали?
— Нашел.
— Что нашел, сынок? — спросил инспектор. — Когда я читал это вслух в офисе Вассера, то не пропустил и не изменил ни слова. В чем же дело?
— В этом самом. Вы оба должны дать мне время.
— Ты имеешь в виду, что не собираешься говорить даже теперь? — проворчал старик.
— Вытащил меня с банкета, где присутствовали все СМИ, — обратился к потолку прокурор, — да еще в субботний вечер, чтобы жена подумала, не улизнул ли я с какой-нибудь цыпочкой, и не желает открывать рот! Слава богу, Дик, что у меня нет такого чокнутого сынка. Я возвращаюсь в «Уордорф» и не буду доступен до утра понедельника, если не хочу, чтобы меня бросила жена, а я этого не хочу. Когда этот шут гороховый будет готов сообщить простому слуге народа, что у него на уме, дай мне знать. Уходя, не забудьте запереть дверь.
— Ну? — осведомился инспектор Квин, когда хозяин офиса удалился в праведном гневе.
— Не сейчас, папа, — отмахнулся Эллери.
Старик пожал плечами. Он уже давно смирился с подобным поведением сына. Домой они ехали молча.
Оставив своего отпрыска в его кабинете, инспектор отправился спать, выпятив нижнюю губу и уставясь взглядом в какой-то таинственный туннель, который, судя по выражению его лица, был населен отвратительными чудовищами.
Глава 40
Итак, лицо тайны повернулось со своей трехчетвертной позиции, и Эллери наконец увидел его анфас.
Часть четвертая ЛИЦО АНФАС
«Похороните меня лицом вниз», — сказал Диоген,[60] а когда его спросили почему, он ответил: «Потому что вскоре все перевернется».
Диоген Лаэртский[61]Глава 41
Инспектор с трудом разбудил сына.
— Что?! — крикнул Эллери, вскакивая в кровати.
— Я еще ничего не сказал, — усмехнулся его отец. — Вставай. У тебя гости.
— Сколько сейчас времени?
— Одиннадцать, и сегодня воскресенье, если ты забыл. Когда ты лег?
— Не знаю, папа. В четыре или в пять. Что за гости?
— Гарри Берк и Роберта Уэст. Если хочешь знать мое мнение, — добавил старик, задержавшись в дверях, — эти двое что-то замышляют. Они выглядят слишком счастливыми.
