Эстель Монбрен - Убийство в музее Колетт
Когда он клал документы на разделявший их низенький столик, ему показалось, что чиновник высокого ранга вздохнул с облегчением.
— Копий не снимал?
— Я следовал вашим указаниям, — не скрывая раздражения, ответил Фушеру.
— Это чрезвычайно важно и… необычно… да, я осознаю это, Жан-Пьер, но от этого никуда не деться. Поверь мне на слово… Закрой эти два дела. Несчастный случай и самоубийство… И ничего больше.
Это предложение нарушило все планы Фушеру, и он возмутился:
— Вы всегда говорили мне, что прокурор запрещает приостанавливать дела в стадии расследования.
— То, что я говорил, неприменимо к данному случаю. Вам остается лишь написать соответствующий отчет.
Он встал.
Его крестник продолжал сидеть.
— Я все же хотел бы побеседовать с Арманом Бонне, как условлено, — ровным голосом произнес он. — Я оставил ему сообщение на автоответчике… Мы должны встретиться ближе к полудню на Ке-дез-Орфевр.
— Это невозможно. — Тон был непреклонен. — Его самого там не будет. Он пустил в ход свои знакомства. На самом высоком уровне. — Взгляд Возеля стал колючим. — Надо заканчивать… Во сколько завтра состоятся похороны мадам Брюссо?
Такой переход выдавал крайнее напряжение говорившего. Раздвинув большой и указательный пальцы, он помассировал верх лба, словно страдал от мигрени.
— В четырнадцать часов. Инспектор Джемани позаботится об этом. На нее можно рассчитывать.
— Кстати, об инспекторе… Повышение ее в чине не проблема…
Фушеру обрадовало это продвижение по службе, о котором он сам ходатайствовал, но так легко он не хотел сдаваться.
— Шарль, между нами, ведь не Жюли Брюссо похоронят завтра в Сен-Совере, так?
— Больше ничего сказать не могу. А вот встречаться с Арманом Бонне бесполезно.
— Бесполезно или запрещено кем-то там, наверху?
— Жан-Пьер, ты переходишь границы…
— Я перехожу границы! — вдруг взорвался он. — Я перехожу границы! Вы срочно посылаете меня в Сен-Совер проводить расследование, с которым, судя по всему, справились бы и местные органы; вы по каплям поставляете мне информацию, которую я у вас запрашиваю; и когда я, несмотря на все препятствия, почти закончил его, вы вызываете меня сюда и недвусмысленно заявляете, что я отстранен от ведения обоих дел! И это я перехожу границы!
Он резко встал. Нерассчитанное движение вызвало у него гримасу боли.
Шарль Возель смотрел на крестника, отмеряя в уме частицу правды, которую мог бы ему доверить.
— Сядь, Жан-Пьер. Я расскажу тебе одну историю. Гипотетическую, само собой разумеется… но главное действующее лицо которой вполне реальное… министр внутренних дел, бывший оным четверть века назад, Максим Тайландье… Это было время расцвета коррупции в политических кругах… Общественность оставалась в неведении… Ты еще ходил в коротких штанишках, — улыбнулся он, вспомнив упрямого мальчугана с его вечным «почему»…
В Сен-Совере Лейла Джемани вопреки привычке позволила себе съесть полный завтрак в своей комнате. По своим записям она более или менее восстановила цепочку сложных обстоятельств, вынудивших Жанну Бонне изменить личность, а месье Ришело — избавиться от нее. Не отомстила ли за нее ее дочь? Не хватало еще нескольких звеньев, но они, без сомнения, были у Жан-Пьера Фушеру. Даже если и так, она не станет их выпрашивать. И Жизель Дамбер не единственная тому причина. Джемани подозревала что-то более серьезное.
Усилием воли она стряхнула с себя непроходящее чувство тревоги и быстро покинула ферму. Прежде чем направиться к книжному магазину, где ее ждал Поль Эрвуэ, она заглянула в жандармерию проверить, не пришли ли ночью какие-либо новости.
Когда Лейла вошла в магазин, Амандина Фолле, сидевшая на низенькой табуретке, допивала из чашки горячий шоколад, оставивший на ее верхней губе коричневые усики. Находившийся поодаль Поль Эрвуэ с кошачьей гибкостью враз очутился за ее спиной.
Лейла поздоровалась с ними и вынула из кармана чистый блокнот.
— Я слушаю вас…
Амандина опустила глаза, осмотрела свои безупречные ногти и заерзала на сиденье. Поль ободряюще похлопал ее по плечу.
— Это касается писем, которые девочка нашла в библиотеке, — наконец тихо проговорила она.
— Да…
— Это я… спрятала их…
— По моему совету, — вмешался книготорговец.
— Вы хотите сказать, мадемуазель Фолле, что вы… взяли эти письма из хранилища и… переложили их в другое место без чьего-либо ведома? С какой целью?
— Чтобы защитить их автора, — откровенно призналась она. — Эти письма могли быть использованы для… для…
Поль Эрвуэ пришел к ней на помощь:
— Не только в финансовом смысле, но чтобы окончательно очернить образ Колетт перед общественностью. Месье Ришело намеревался продать их любому предложившему наибольшую цену.
— Значит, вы спасли народное достояние, мадемуазель Фолле?..
— Можно сказать и так, — отозвался книготорговец, с облегчением воспринявший подобный поворот в беседе.
— И об этом никто другой не знает? — продолжила Лейла.
— Нет, никто… Кроме отца Клода. — Амандина шмыгнула носом.
— Это хорошо… Потому что я только что получила заключение экспертной комиссии. — Она помахала перед их расширенными глазами листом бумаги, покрытым графическими кривыми и цифрами. — Сомнения нет: письма фальшивые… Налицо преступная торговля литературными реликвиями.
Поль Эрвуэ расхохотался.
Амандина тоже, но нервы взяли свое, и она залилась слезами.
В половине первого в доме Мадлен Дюжарден зазвонил телефон. Обе женщины как раз приступили к еде. С ворчанием оторвавшись от паштета из дроздов, Мадлен прошла в гостиную.
— Это вас, Жизель! — крикнула она оттуда. — Комиссар Фушеру.
Жизель чуть было не сказала, чтобы та выдумала какую-нибудь отговорку, но, увидев поднятые к ней ясные глаза дочери, просто ответила:
— Иду.
По голосу, каким Фушеру произнес ее имя, она поняла, что он взволнован. Она почувствовала, как сильно заколотилось ее сердце.
— Можете вы встретить меня на вокзале в Оксере в семнадцать тридцать? Одна.
— Но я полагала, мы уже договорились… — начала было она. Потом, сразу передумав, добавила: — Я посмотрю… Минуточку… Она прикрыла микрофон ладонью и уже громче спросила: — Мадлен, могу я воспользоваться вашей машиной?
— Нет проблем, — ответила подруга, учившая Анжелу считать с помощью шариков бузины.
— Хорошо, в семнадцать тридцать, — выдохнула она, будто ученица колледжа, согласившаяся прийти на первое свидание.
