Найо Марш - Смерть в овечьей шерсти
— Очень рискованно! Даже меня мутит, когда я об этом думаю. Эй, Джек!
Мерривезер отреагировал на этот призыв довольно болезненно. Не успел Фабиан произнести вступительные слова, как прессовщик побледнел и уставился на Аллейна с выражением ужаса на лице.
— Слушайте, если бы не война, ни в жизнь сюда не вернулся бы, — с ходу заявил он. — Вот как меня подкосило. Но из-за войны работы сейчас не найдешь. Я прямо так и сказал мистеру Джонсу и Бену Уилсону: «К этой машине и близко не подойду. Или новую покупайте, или не видать вам меня в Маунт-Мун». Они сказали, что теперь другой пресс, я и согласился. Просто из уважения, а не потому, что мне хотелось. Можете назвать меня слюнтяем, но такой уж я уродился. Если меня начинают спрашивать, сами знаете про что, у меня все кишки переворачиваются. Прямо с души воротит. Видать, это уж насовсем.
Аллейн пробормотал что-то сочувственное.
— Думайте что хотите, но тут поневоле озвереешь. Только оклемаешься, опять приходят и задают дурацкие вопросы. И все насмарку.
— Что касается меня, я хотел бы уточнить только одну подробность, — поспешно произнес Аллейн.
Он посмотрел на крюк, который Мерривезер все еще сжимал красноватой веснушчатой рукой. Поймав его взгляд, прессовщик, догадавшись, в чем дело, разжал пальцы, и крюк со стуком упал на пол.
— Знаю, к чему вы клоните! — завопил Джек. — Его там не было. Я не притрагивался к ней крюком. Вот вам! — И, не дожидаясь ответа Аллейна, выпалил: — Почему? Они меня разыграли с этим крюком. Вот оно как! Нарочно!
— Разыграли? Как это? Спрятали, что ли? — удивился Аллейн.
— Верно. Нарочно спрятали. Заткнули за балку вон там. — Джек сердито ткнул пальцем в сторону дальней стены. — У меня два таких крюка, и они оба их засунули. Подальше в темный угол, чтобы я не нашел. Ну, и кто это сделал? Ясное дело, мои подручные! Я сразу понял, кто это развлекается. Мальчишки, сорванцы настоящие. Я их накануне отчитал, так решили мне насолить. Ну, я на них наехал. «Давайте сюда крюки, или я из вас дух вышибу!» Они начали отпираться, я им не поверил, да что толку? К этому времени все корзины были полны, дело за мной, хочешь не хочешь, а работать надо.
Аллейн подошел к стене и поднял руку, дотянувшись до балки.
— Значит, вы перетаскивали тюки без крюков?
— Точно. И не спрашивайте меня, заметили мы чего или нет. Если заметили бы, сказали. Так-то.
— Когда вы нашли крюки?
— Вечером, когда убирались. Элби Блэк опять напустился на мальчишек: мол, бездельники, керосину в лампу не налили и свечу всю сожгли. Мы все стали смотреть на стену, где лампа и свечка висят, а мой напарник сказал, что они, видать, лазили по стенам, как чертовы обезьяны. А потом как гаркнет: «Что это там такое?» Он парень длинный, подошел к стене и выдернул из верхней балки эти два крюка. Мальчишки стали божиться, что не совали их туда, мы начали на них орать, а Томми Джонс опять стал скандалить из-за своих порванных штанов. Такой уж денек выдался.
— А когда тюки погрузили в машину… — начал было Аллейн, но Мерривезер испуганно перебил его:
— И даже не спрашивайте об этом. Говорю вам, ничего не заметил. И как заметишь? Я тот тюк даже не трогал.
— Хорошо, мой дорогой, не трогали, так не трогали, — поспешил успокоить его Аллейн. — Оставим это. Какой же вы чувствительный, право. Я еще таких не встречал.
— А куда от своего желудка денешься, — мрачно произнес Мерривезер.
— Боюсь, что вашему желудку придется это переварить. Кто ставил клеймо на тюки?
— Молодой Клифф.
— А кто их зашивал?
— Я, кто ж еще.
— Отлично. В то утро вы начали как раз с того самого тюка. Шерсть в нем была утрамбована, но не спрессована. Вы его спрессовали. Полиции сказали, что не заметили в нем ничего особенного. Он был точно таким же, каким вы оставили его накануне.
— Я бы заметил, если что не так.
— Я тоже так думаю. А что-то другое. Например, пол вокруг пресса.
— А что пол? — с вызовом произнес Мерривезер.
Аллейн заметил, что руки его сжались. Он моргнул, занавесив белобрысыми ресницами свои светлые глаза.
— Что там насчет пола? — повторил он уже не так агрессивно.
— Я заметил, что он очень блестящий. Это за счет сальности шерсти? Особенно он блестит на помосте, где стригут овец, и вокруг пресса, где тюки волокут по полу. — Он посмотрел на ноги Мерривезера. — У вас обычные ботинки. Подметки здорово скользят?
— Не замечал, — смущенно ответил прессовщик.
— Пол был в то утро таким, как всегда? На нем не валялись клочки шерсти?
— Я же говорил… — начал Мерривезер, но Аллейн перебил его:
— Пол был таким же блестящим, как обычно?
Мерривезер не ответил.
— Может быть, вы вспомните что-то такое, чего не сказали младшему инспектору Джонсу?
— Да что я мог сказать, мне не до того было. Он все спрашивал, как я перетаскивал тюк с этим самым внутри, а меня от этого жуть как мутило.
— Я знаю. Но мы сейчас говорим о поле. Вспомните, пожалуйста. Когда вы пришли утром, как выглядел пол рядом с прессом? Он был подметен и блестел, как всегда?
— Подметен.
— И блестел?
— Нет, не блестел, это точно. Разве вспомнишь через три-то недели. Особливо если тебя трясут как грушу. Мне и в голову не пришло бы, ежели бы вы не спросили. Я видел, но и думать про это забыл, сами понимаете.
— Понимаю, — ответил Аллейн.
— Господи, Джек, что же ты такое увидел? — не выдержал Фабиан, до сего времени молчавший.
— Пол был вроде как грязный.
3
Во время обеденного перерыва Фабиан привел в кабинет Клиффа Джонса. Аллейна заинтриговал этот парень, столь неожиданно отказавшийся от покровительства миссис Рубрик. Он попросил Фабиана оставить их вдвоем и теперь, глядя на Клиффа, который не знал, куда девать руки, размышлял: знает ли тот, что, несмотря на свое алиби, он числится у младшего инспектора Джексона в главных подозреваемых?
Усадив парня, Аллейн поинтересовался, понимает ли тот, зачем его пригласили. Клифф кивнул, сжав в кулаки широкие подвижные руки. Из открытого окна за его спиной открывался вид на залитое солнцем плато, за которым словно парили в воздухе блистающие вершины гор. Тени на них казались прозрачными, словно сквозь них просвечивало небо. Снег на вершинах слепил глаза и был похож на сияние. Вокруг волос Клиффа возник светящийся нимб. Аллейн подумал, что его жена пришла бы в восторг от причудливой игры теней на его висках и под высоко изогнутыми бровями и непременно захотела бы нарисовать мальчишку.
— А живописью вы не интересуетесь? — спросил он.
