Эллери Квин - Последняя женщина в его жизни
Не забывайте, что мне пришлось много выпить. Я старался не пьянеть, но алкоголь подействовал на меня. Возможно, причиной было растущее возбуждение.
Марш снова начал бродить по комнате, сжимая кулаки и опустив голову.
— Я подождал, пока все, как мне казалось, заснули. Потом достал платье и перчатки из-под матраса и парик из мусорной корзины, открыл потайное отделение в чемодане, изготовленном по специальному заказу, и извлек оттуда набор косметики — пудру, румяна, фальшивые ресницы, губную помаду, тушь для ресниц — и… переоделся.
Перед последним словом голос Марша дрогнул, а произнеся его, он сделал такую длительную паузу, что Квины затаили дыхание. Наконец он встряхнулся, как пес.
— Наряд был впору. Вы ведь знаете, что Джонни предпочитал женщин вдвое крупнее его. Но мне пришлось идти босиком. Их туфли были мне малы, а надевать мужскую обувь я не мог. Это выглядело бы нелепо…
Марш снова умолк, и Эллери подумал, насколько проницателен был Эйнштейн с его теорией относительности. Марш сказал, что он выглядел бы нелепо в мужской обуви. Как же, по его мнению, он выглядел в женском платье? Впервые Эллери видел в нем не «ковбоя Мальборо», а трансвестита.
— Я открыл дверь и прислушался. — Марш говорил негромким монотонным голосом, словно общаясь с какой-то потаенной силой. — Дом казался абсолютно тихим. Вы знаете, как это иногда бывает среди ночи. Мне казалось, что мое горло как ликующий гонг. Ощущение было почти приятным. В верхнем коридоре горел ночник, так что я мог хорошо видеть… Я чувствовал себя по-настоящему живым. Это было чудесно.
Я двинулся по коридору к спальне Джонни, почти ожидая, что он встретит меня у открытой двери. Но этого не произошло. Я повернул ручку, дверь открылась со скрипом, как в доме с привидениями, я вошел и закрыл ее. Она скрипнула снова, и послышался сонный голос Джонни: «Кто здесь?» Тогда я нащупал выключатель и включил свет. Джонни сидел на кровати, моргая спросонья, не обнаженный, как я себе представлял, а в пижаме…
Монотонное бормотание Марша становилось все тише. Квины напрягали слух, чтобы разбирать слова.
— Думаю, сначала Джонни принял меня за Одри или Маршу, потому что он вскочил с кровати, схватил халат и надел его. Но потом его глаза привыкли к свету, и он узнал меня…
— Не могли бы вы говорить немного громче? — попросил инспектор Квин.
Марш посмотрел на него, нахмурив брови.
— С тех пор его глаза преследуют меня ночью, а иногда и днем, — продолжал он чуть громче. — Я прочитал в них, как на неоновой вывеске, узнавание, понимание, а потом потрясение. Но в тот момент я был не в состоянии думать — мною владели только чувства.
Я сорвал с себя парик, перчатки и платье и шагнул к нему обнаженный, раскрыв объятия, и тогда потрясение в его взгляде сменилось явным отвращением.
«Грязная свинья, — сказал он мне. — Убирайся из моего дома».
Марш повернулся спиной и откашлялся. Потом заговорил снова, обращаясь в пространство, словно пожелал, чтобы слушатели исчезли, и они повиновались.
— Я стал говорить ему о моей любви… о том, как я годами старался скрыть ее от него. Его взгляд отвечал мне, что это бесполезно, но я не мог остановиться, хотя понимал, что это роковая ошибка, что он, как и вы, не способен понять… Но я надеялся…
Джонни даже не повысил голос — это было особенно жестоко. Он обзывал меня словами, которые нельзя простить воспитанному цивилизованному человеку… Пускай он не мог разделять моих чувств, но мы столько времени были близкими друзьями… Даже если бы я был прокаженным и намеренно заразил его, Джонни не мог бы проявить ко мне большей ненависти. Он говорил со мной как со смертельным врагом, угрожая разоблачением. Меня терзали стыд и страх. Столько лет осторожности пошли насмарку за одну ночь — из-за одного неосмотрительного поступка!
Не знаю, почему Джонни так бурно реагировал на то, что узнал обо мне. Ведь я ничего ему не сделал — просто продемонстрировал свою истинную сущность. Возможно, в нем глубоко укоренилось предубеждение против гомосексуализма. Такое испытывают многие мужчины, словно боясь, что в них глубоко скрыты те же наклонности, и поэтому осуждая их в других…
Тогда у меня не было времени анализировать поведение Джонни. Я был объят паникой. Огласка погубила бы меня. В тот момент я мог думать лишь о том, как заткнуть ему рот. На его комоде стояла чугунная статуэтка трех обезьян, и в следующий момент я обнаружил, что бью его ею по голове. Это был чисто рефлекторный поступок — без всяких рациональных мыслей. Я знал только то, что должен помешать ему говорить…
Марш снова повернулся, и Квины увидели в его глазах сначала удивление, а затем презрение, как будто он застал их подслушивающими. Но эти эмоции быстро исчезли, и его взгляд стал пустым.
— Мне не пришло в голову, что Джонни еще не умер. Он выглядел мертвым, лежа неподвижно, с бледным, почти зеленым лицом, залитым кровью…
Я приоткрыл дверь, выглянул, и у меня душа ушла в пятки. На площадке стояла высокая девушка в халате, собираясь спуститься вниз. Она слегка повернула голову, и я узнал Одри Уэстон. Застыв как парализованный, я смотрел ей вслед. Минуты через две она поднялась с книгой и вошла к себе в комнату.
Тогда я посмотрел на себя. Я забыл, что остался обнаженным, и задрожал от ужаса. Что, если она меня видела?
Я не успел успокоиться, как из своей спальни вышла Марша. Ее я узнал сразу по рыжим волосам, когда она прошла под ночником. Марша тоже спустилась по лестнице.
Полагаю, отчаяние помогло мне собраться с мыслями. Мне и в голову не приходило, что они будут шляться по дому среди ночи. Я думал лишь о том, как незаметно проскользнуть в свою комнату. Марша была внизу — она могла подняться в любой момент, как Одри. Возвращаться голышом я не осмеливался — это бы выдало меня сразу, — но идти назад в женской одежде было еще опаснее. Что, если одна из бывших жен Джонни увидит меня в своем платье, парике или перчатках?
Единственным выходом казалось воспользоваться одеждой Джонни. Коричневый костюм, который был на нем вечером, лежал на стуле. Я умудрился втиснуться в него…
Эллери кивнул. Плечевые швы пиджака Бенедикта были распороты — этот факт должен был оценить окружной прокурор…
— В последний момент я подумал об отпечатках пальцев — впрочем, мой мозг действовал независимо от меня. Паники больше не было — я ничего не чувствовал. Я нашел в кармане Джонни носовой платок — он все еще внутри — и вытер все, к чему прикасался: трех обезьян там, где держал их, дверную ручку и прочее. Потом я вернулся к себе в спальню, запер дверь, снял костюм, спрятал его на дно чемодана и умылся…
